– Гарри, это Трей Фориер.
Гарри протянул свою массивную руку. Фориер несколько секунд рассматривал лицо Гарри, затем, к моему удивлению, протянул свою руку и аккуратно коснулся его ладони.
– Есть две вещи, о которых я хотел бы у вас спросить, Трей, – сказал я, пряча за спиной конверт. – За пределами этой комнаты находится небольшой фрагмент вашей картины. На нем каким-то странным образом оказалось мое лицо – очень простой и прекрасно выполненный рисунок. Вы знаете, как он там очутился?
Фориер подпер подбородок рукой и на некоторое время задумался.
– Je soupçonne qu'il s'est produit il y a des années. Je suis venu ici, j'ai rencontré votre frère.…
Нам снова переводила Денбери, причем делала это так непринужденно, словно мы с ним разговаривали напрямую.
– Я думаю, это случилось много лет тому назад, когда я попал сюда и познакомился с вашим братом. Он грустил, потому что у него не было вашей фотографии. Может быть, вы решили, что за совершенные преступления он не заслуживает ее иметь. Чувствуя глубину его боли, я предложил ему нарисовать вас.
Фориер подошел к чемодану в углу и открыл его.
– Когда я приехал сюда, мне было разрешено иметь кое-что из личных вещей. Среди них были эти небольшие этюды…
Он вынул несколько картинок маслом на холсте. Цвета на них были фантастические. Затем он перевернул их другой стороной – белый холст.
– Как-то он сообщил мне» что вы собираетесь навестить его. Когда вы проходили мимо моей двери, я смотрел в окошко и мысленно сфотографировал ваш образ. Я делал наброски вашего портрета на обратной сторон своего этюда и был счастлив, что могу найти ему применение. Я рисовал карандашом. Такие острые предметы тут запрещены, но они, разумеется, здесь есть. Ваш брат остался доволен изображением, и я сделал для него рисунок ручкой на бумаге. Он держит его у себя в столе и часто смотрит на него. Он очень дорожит им, но вряд ли когда-нибудь вам об этом расскажет.
От этих слов в глазах у меня потемнело, и я закрыл их тяжело сглотнув. Фориер продолжал:
– Я всегда стирал наброски. Просторе хотел, чтобы стало известно, что я рисую. Если бы об этом узнали доктора, они бы сделали неправильные выводы.
Теперь, благодаря хвастовству Лидии, я знал, как это произошло.
– Картина была украдена.
– Боры есть повсюду. Несколько моих картинок исчезли. – Он показал на свой чемодан. – Теперь я держу его запертым.
– На вашем рисунке у меня за спиной была Эйфелева башня. Почему?
– Это вид из маленького и любимого мною парка. Много лет назад я там часто бывал. Джереми рассказал мне о вашем тяжелом детстве, и я решил разместить вас в каком-нибудь счастливом месте.
– Спасибо вам, – сказал я.
– А ваш второй вопрос? – спросил Фориер.
Я вынул из конверта фотографию и поставил ее на стол. Гарри и Денбери придвинулись ближе.
– Господи, – прошептала она. Ошеломленный Гарри просто молча смотрел на снимок.
Хотя бумага местами потрескалась и краски поблекли, на фото все же можно было узнать тридцатилетнего Трея Фориера – благопристойного человека с ясными глазами и лицом правильной формы. Он стоял в своей студии рядом с большой картиной. В нижней четверти картины была нарисована кошмарная мешанина из черепов, крови, экскрементов и прочих разрушений человеческой плоти. Это была та часть полотна, которую я обнаружил в маске, намереваясь ее утопить. По поверхности этого кровавого месива извивались золотистые черви.
В четверти, располагавшейся выше, картина начинала меняться: черные, красные и коричневые тона постепенно светлели, и хаос начал обретать некое стремление к порядку. Из червей начала формироваться неясная фигура, напоминавшая и человека, и призрак одновременно.
Фориер подошел ближе и постучал тонким пальцем по фото.
– Les vers sont la lumière de la creation.…
– Черви – это символ созидания, – сказал он. – Семена души. Ползая среди смерти и грязи, они учатся, видят путь, готовятся к путешествию на небеса.
В середине картины фигура уже отчетливо тянулась к небу, была ее центральным элементом и словно светилась таким же чистым сиянием, как серебристая люминесценция Вермеера. В верхней трети полотна фигура трансформировалась во вспышку света со всем, богатством красок и оттенков Шагала и первозданной силой Ван Гога. Создавалось впечатление, что Фориер смешивал свои краски с фотонами. Несмотря на жуткие образы и силу экспрессии, картина тем не менее вызывала необыкновенное ощущение умиротворения и гармонии. Это было трудное путешествие с прекрасным концом.
– Потрясающе, мистер Фориер, – сказала Денбери.
– Это был всего лишь эскиз, – ответил он.
– Вот так эскиз, – прошептал Гарри, качая головой.
– Но есть ведь и другие картины? – спросила Денбери. – Пожалуйста, скажите, что они есть.
Фориер подошел к своей кровати и устало на нее присел. В его поведении не осталось и следа былого сумасшествия.
– Mon affaire a été préparé au procès…
– Мое дело было очень хорошо подготовлено для суда. Против меня было множество доказательств, хотя я никому не причинил никакого вреда. Я никогда не смогу причинить вред живой душе. Это грех.
– Но почему вы не отстаивали свою невиновность? – спросил я. – Зачем сознались в том, чего не совершали?
– A cru fou, ma vie a épargné, foi été placé dans une cellule tout seul…
– Когда меня посчитали сумасшедшим, то поместили в одиночную камеру. Там все было белым – пол, стены, потолок. Я мысленно смыл с них зловоние и начал на них рисовать. В голове моей рождались такие удивительные образы, такие чудесные находки, что я в конце концов понял: все, что я мог бы нарисовать красками, было гораздо лучше без красок. Без холста. Без кисти. Без зрителей. Здесь я по-настоящему свободен, у меня нет никаких ограничений, и украсть мою работу может только смерть.
– Находясь тут, вы достигли своей цели?
– Стены белые. Пол, потолок – тоже белые. Все белое. Идеальные условия для моего искусства.
Он подошел к стене и начал дирижировать. Нет, не дирижировать… В руках его была не палочка дирижера а кисть художника.
Он рисовал.
– Я уже покрыл своей живописью множество стен здесь. Это долгий процесс. Но я многому научился. – Он кивнул на фотографию, присланную Латрелем. Я уже не грущу о картине, которую забрал Марсден. Она грубая и уродливая по сравнению с моей новой работой.
Я открыл дверь и посмотрел на длинный белый коридор, его пересекали другие коридоры, где располагались комнаты местных обитателей, комнаты для свиданий, кафетерий.