— Итак, мистер Хенсон, что за предложение?
— Это касается кое-каких произведений искусства. — Я помолчал, следя за выражением его лица. Желтовато-карие глаза были практически неразличимы за пеленой сигарного дыма.
Я осторожно продолжал:
— У меня есть клиент, готовый продать амфоры третьего века до нашей эры. Вас это интересует?
Майснер нахмурился. Он аккуратно опустил сигару в пепельницу и жестко сказал:
— Мистер Хенсон, вы сейчас говорите со мной как коллекционер, который располагает некими ценными артефактами и способен их предъявить, или…
Я прервал его:
— Конечно, они не лежат у меня в машине, если вы это имеете в виду. Но скоро они будут в моем распоряжении.
— Мистер Хенсон, вы знаете, какое наказание положено за незаконное владение предметами старины?
— Безусловно. Так все-таки вас это интересует или нет?
У него дрогнула челюсть; уголки рта опустились в легкой сдержанной усмешке.
— Амфоры третьего века до Рождества Христова? Конечно, я готов это обсудить. И разумеется, мне бы хотелось сначала на них взглянуть и убедиться в их подлинности. Также, полагаю, вы знаете, что если они были найдены, на них предъявит свои требования Археологическое общество. А если они были украдены… — Майснер покачал головой. Не было нужды заканчивать фразу.
Я не испугался.
— Давайте встретимся на Миконосе в середине недели, и я познакомлю вас с моим клиентом. Тогда сами сможете оценить, стоит ли игра свеч.
— А, Миконос. — Майснер широко улыбнулся, блеснув золотыми зубами. — Я хорошо знаю этот остров. Во всяком случае, в ближайшее время я туда все равно собираюсь.
Я согласно кивнул.
— Значит, через неделю на Миконосе?
Он заглянул в календарь.
— Думаю, что проблем не возникнет. Я буду там в среду, около полудня.
— Подходит.
— Отлично! Встретимся в яхт-клубе.
Когда я собирался уходить, то увидел еще одну стеклянную витрину неподалеку от стола и разгадал другую страсть Майснера. Он коллекционировал нацистскую атрибутику. Под стеклом лежали медали, эполеты и тому подобные штуки, все с орлом и свастикой. Майснер заметил мой взгляд и открыл витрину.
— Да, да… — гордо произнес он, доставая золотое кольцо. — Некогда оно принадлежало фельдмаршалу Роммелю. А это… — Он указал на фотографию — потемневший снимок, сделанный старым брауновским аппаратом. Он выцвел и потрескался от времени, но в нижнем углу виднелась сделанная чернилами подпись. Двое мужчин на снимке стояли, взявшись за руки, под деревьями. Лицо одного из них скрывала тень, но второго я легко узнал. Невозможно было ошибиться, глядя на упрямый маленький рот, чаплинские усики и бисерные глазки, выглядывающие из-под офицерской шляпы. Это был молодой Гитлер — судя по всему, до войны.
— Полагаю, это не для продажи? — спросил я. Майснер подмигнул, опустил стекло и запер замок.
— Вы правы, — обронил он. — Кое-что я продаю, но конкретно эти образцы — не совсем обычные вещи, и они принадлежат мне лично. Честное слово, удивительное было время. Вы поразитесь, сколько людей этим интересуется. Действительно, очень любопытно.
Мы прошли через коридор и вдруг остановились перед входом в картинную галерею.
— Если вы знакомы с Миконосом, то, наверное, знаете и этого художника. — Майснер провел меня внутрь и указал на две картины, висевшие на дальней стене.
Это были огромные холсты в массивных позолоченных рамах тонкой работы. Я подошел ближе, чтобы разглядеть одну из них. Христос, распинаемый на Голгофе. Техника, с ее безумными завитками и резкими штрихами, напоминала Джеймса Энсора и Ван Гога.
— Джон Ролстон? — негромко спросил я. Я знал, что Джон был замечательным художником, но даже не подозревал, что настолько верующим.
— Довольно печальная история, — произнес Майснер. — Несколько дней назад мне сказали, что он умер.
Я изобразил удивление.
— Неужели? Я не знал.
Майснер замолчал, как будто ожидая вопроса или дальнейших комментариев. Возможно, он меня раскусил. Я ничего не сказал и подошел к другому полотну, чтобы получше его рассмотреть.
На нем были изображены сельские домики, деревья и колокольня церкви. Я вздрогнул от охватившей меня тревоги.
— Панагия Евангелистрия, — уточнил Майснер. — Церковь Пресвятой Девы на Тиносе. В прошлом году я заказал Ролстону эту картину.
Я испытал похожее разочарование, какое ощущаешь, когда добираешься до конца книги и видишь, что последние страницы отсутствуют.
Вот, значит, в чем заключалось таинственное поручение Ролстона на Тиносе? Пейзаж с церковью?
Я пробормотал какую-то похвалу великолепной Майснеровой коллекции, выдавил пару фраз по поводу смерти Ролстона, уверил хозяина, что встречусь с ним на следующей неделе в яхт-клубе на Миконосе, вышел на солнце и остановил проезжавшее мимо такси.
Я решил вернуться на Миконос следующим же самолетом. По пути в отель мне не удавалось избавиться от мысли, что поездка оказалась бессмысленной. Пустая трата времени.
Но оставалось непреходящее сомнение. Возможно, я чересчур опрометчиво принялся делать выводы, основываясь лишь на ощущениях. Здесь крылось нечто большее, чем то, что видел глаз.
Я нашел Юджина и Димитри в каике — они отскребали палубу и выметали мусор (бумажные стаканчики и пустые бутылки из-под вина). Наверное, последствия недавней вечеринки.
Юджин искоса взглянул на меня воспаленными глазами. Он страдал от похмелья и с трясущимися руками сидел на поручнях.
— Похоже, пиво тебе не повредит, — обронил я, потешаясь над его растрепанным видом.
— Надо же, обратил внимание!.. Пиво у нас закончилось сегодня в шесть утра. Женщины тоже. Хотя еще осталось немного вина. Пропустишь стаканчик?
— Нет, спасибо, — отказался я и взглянул на Димитри. Тот покачал головой, отклоняя столь щедрое предложение.
— Располагайтесь, — сказал Юджин, ныряя в каюту. Он порылся по ящикам и вернулся с полным стаканом. — Что новенького в Афинах?
Я обошелся без обиняков.
— Ролстон умер.
На секунду повисла тишина.
Юджин вскочил на ноги.
— Как умер?!
— Рак печени. Я говорил с его врачом.
Юджин недоверчиво встряхнул головой. Димитри озадаченно смотрел на меня.
— Тогда почему он сошел с ума, босс? — спросил он.
Я пожал плечами:
— А ты бы не сошел, зная, что тебе скоро крышка?
Настроение у нас испортилось. Юджин разлил остатки вина по бумажным стаканчикам. Мы выпили за Джона.