В первый год после смерти отца он часто слышал его голос. Мысленно воскрешал их разговоры, формулировал стоящую перед ним проблему, стараясь не отклоняться от главного, голос отца отвечал ему в своей обычной сдержанной манере. Но постепенно он становился тише, исчезал. Фостер мог вспомнить, как выглядел отец, и иногда даже, как звучал его голос, однако когда он садился и пытался сознательно представить его, у него ничего не получалось. Голос отца тонул в других голосах: коллег, друзей. Прошлое ускользало.
Но если ему нужны были мудрые слова отца, они всегда приходили на ум. Сумеет ли он все вернуть? Восстановить память об отце? Можно ли опять услышать голос из небытия?
Он приблизился к бюро, открыл его и откинул крышку. Там все было как и прежде. Фостер проделывал это множество раз, брал пресс-папье, смотрел на фотографии и закрывал бюро. На сей раз он решил пойти дальше. Он посмотрел на фотографию, где еще мальчиком был изображен с мамой на Камбер-Сэндс. Снимок не пробудил в нем никаких воспоминаний, тогда ему было два года. Люди казались незнакомцами. Родители не интересовались фотографией, и сохранилось всего несколько снимков, где Фостер был запечатлен с сестрой. «Ивонна», — подумал он, пробуждая воспоминания. Неприятные воспоминания. Она жила на другом конце света, с семьей; он не общался с ней с похорон. Ивонна винила брата не только за то, что он сделал, но и за то, что сделал это без нее, не посоветовался с ней. Фостер помнил последние слова, которые она бросила ему перед тем, как выйти из церкви на мокрую от дождя улицу: «Однажды я прощу тебя. Но сейчас мне кажется, что до этого дня очень, очень далеко». Фостер знал, что в его силах восстановить контакт с сестрой и приблизить день, но чем дольше он это откладывал, тем сложнее становилась задача. Он поморщился, постарался избавиться от воспоминаний об Ивонне, о ее голосе, полном гнева, и опять посмотрел на свое детское фото на берегу моря. И снова оно не пробудило в нем воспоминаний.
Но было одно воспоминание, от которого Фостер не мог избавиться. Его отец, худой, бледный и невероятно изможденный, лежащий на кровати. Картина полностью вытеснила образ молодого отца. Высокого, поджарого мужчины, без единой унции жира, чего нельзя сказать о Фостере, чья склонность к излишествам и отсутствие дисциплины привели к появлению живота. Отец был воздержан во всем: в выпивке, еде, сне. И в своих эмоциях — они всегда были скупыми и полностью контролировались.
Фостер положил фотографию на место и стал перебирать бумаги. Несколько оплаченных счетов, приглашение на обед в лондонскую полицию… Но ни в одном из писем он не чувствовал душу отца.
Телефон Фостера внезапно зазвонил, прерывая его размышления.
— Это Дринкуотер.
— Как дела?
Дринкуотер помолчал.
— Идут потихоньку. Вы где?
Фостер уловил нерешительность в голосе коллеги.
— Дома. Как интервью с Терри Кейблом, удалось блеснуть?
— Я выступал в роли зрителя.
— Что думаете по поводу происходящего?
— Он подходит под описание. Его раньше судили за насилие, в том числе и сексуальное, это можно связать с убийством Демми Перри.
— Но там не было никакого сексуального насилия.
— Он отрезал ей груди, сэр!
— У него не имелось сексуальных мотивов, — возразил Фостер. — Что еще?
— Главное, что подозреваемый принимал GHB. Они нашли его следы в крови Эллиса. Много. Похоже, вы правы: убийца постоянно накачивал его наркотиком, чтобы он оставался неподвижным. В конце концов сердце не выдержало.
«Раньше, чем его успели убить», — подумал Фостер.
— Парень — наркоман и давал препарат другим. В основном женщинам. Его машину видели на Лэдброк-гроув в ночь, когда обнаружили Дарбишира.
— Похоже, они идут по правильному следу, — произнес Фостер. Он был заинтригован; если этот парень дал всем трем жертвам GHB, то надо бы отвести его в один из тех пабов, где убитых видели в последний раз. Любопытно, Уильяме и его люди уже представляли его посетителям и показывали фото сотрудникам бара?
— Но… — пробормотал Дринкуотер.
— Что? Послушайте, Энди. Я же чувствую, вас что-то гложет.
Дринкуотер глубоко вздохнул:
— Да, он подходит под описание, он употреблял GHB, и у нас есть свидетель, который видел его рядом с местом убийства. Но все ведут себя так, будто дело уже раскрыто. Они поливают этого ублюдка дерьмом. Стараются раскопать все самое плохое, что на него есть — а такого много, поверьте мне, — и делают это с особым усердием. Ему не дают спать, его слова никто не хочет слушать, парень просто в оцепенении. Не знаю, что на него нашло. Вы же знаете, они не отстанут от него, пока он не сознается.
— Так в чем же проблема? Если он совершил три убийства, они могут делать с ним что угодно, разве что не рвать ему ногти щипцами.
— Вы видели места преступлений, сэр. Видели, как мало там осталось. Вы же сами говорили, что убийца был спокойным и расчетливым человеком. Разве наркоман, который употреблял экстази и едва смог назвать полиции свое имя, похож на такого убийцу?
Это так. И Фостер доверял мнению Дринкуотера.
— Еще у кого-нибудь возникли сомнения?
— Ни у кого, — решительно заявил Дринкуотер. — Они уже готовы откупоривать шампанское. Обыскали сегодня его квартиру и уверены, что даже если у них пока ничего нет, он все равно скоро расколется. Один из них сказал, что они уже достаточно поработали, осталось чуть-чуть и можно передавать дело в суд.
Фостер знал, что ему не с чем идти к Харрису; к тому же он мог скомпрометировать Дринкуотера. И подозреваемого пока только допрашивали. У Фостера нет повода вмешиваться.
Не считая того, что преступник должен нанести новый удар через сорок восемь часов.
Найджел никогда не видел ничего подобного. Бесконечные ряды органов и другие… образцы — самое подходящее слово, которое приходило Найджелу на ум, — хранящихся в формальдегиде. Он вытаращил глаза от удивления и от отвращения, увидев сосуд, где плавала крошечная, идеально сохранившаяся человеческая нога. Левая стопа ребенка, умершего от оспы, чей труп вскрывал хирург, чтобы изучить это ужасное заболевание. «Интересно, знали родители ребенка, что его маленькое тело расчленят ради того, чтобы мир больше узнал о вирусе, его поразившем?» — мрачно подумал Найджел.
Рядом располагались сосуды, где зародыши и детеныши всех известных человеку млекопитающих хранились в формальдегидных ваннах. В образцах было нечто потустороннее и пугающе красивое. Они стояли на освещенных полках, точно в какой-то жуткой аптеке. Теперь Найджел понял, где знаменитые художники — шарлатаны и позеры, с точки зрения завистников, — черпали вдохновение. Вскрытие и консервирование не являлось изобретением современности.
Найджелу нравилось совершать открытия вроде этого, узнавать места в Лондоне, где легко прикоснуться к прошлому. Здесь это можно было сделать в прямом смысле слова. И опять время поворачивалось вспять, и атмосфера прошлого возникала из мрака. Мир болезней, примитивной хирургии, экспериментов, открытий. Мир на пороге перемен.