Когда дорожка вышла на стоянку, Бернадетт плотно укуталась в блейзер. Вечерний воздух был наполнен прохладой, сыростью и неприятным запахом промокшей листвы, будто на дворе была не весна, а поздняя осень. Колымага ее стояла в дальнем углу асфальтовой площадки, и она направилась к ней наискосок. Черный асфальт, казалось, сливался с чернотой позднего вечера. Собственного освещения у стоянки не было, слабый свет добирался от уличного фонаря, стоявшего на улице, проходившей мимо Дома панихид.
Бернадетт была уже на середине стоянки между двумя рядами машин, когда раздался треск сломавшейся под чьей-то ногой ветки. Она замерла. Откуда донесся звук? Еще треск. Взгляд ее метнулся к кустам, окружавшим стоянку сзади. Она почувствовала, что кто-то оттуда, из темноты, следит за ней. Тот человек, за которым она охотилась?
Бернадетт запустила руку под полу блейзера, расстегнула кобуру и, убрав руку, продолжила идти, только уже медленнее. Пройдя еще шагов пятьдесят, снова запустила руку под блейзер и, вытащив пистолет, постаралась не сбиться с неторопливого, ровного шага. Звуки уличного движения, довольно шумные у входа в Дом, сюда доносились отдаленно и приглушенно, так что цокот ее туфелек по асфальту казался оглушительным.
Отклонившись от диагонали, она срезала путь, пройдя между двух фургонов, и устремилась прямо к краю стоянки. За кустами проходила аллея – идеальный путь отхода для того, кто прятался в живой изгороди.
Когда до кустов оставалось шагов десять, Бернадетт, пройдя живую изгородь примерно до середины, наставила пистолет прямо на заросли. Ей показалось или она на самом деле уловила его запах – запах лосьона после бритья? Что-то дешевое, мускусом отдает. Стараясь изо всех сил говорить жестко, громко, но не сорваться на панический крик, она произнесла:
– ФБР… Выходите с высоко поднятыми руками… Я знаю, что вы здесь… Слышу вас.
Дойдя до угла стоянки, она обошла кусты и под хруст гальки пошла за ними по аллее.
– ФБР… Сейчас же выходите… Руки вверх.
Ничего не было видно, но кустарник оказался достаточно густым, чтобы скрыть прятавшегося в нем. Дойдя до конца ряда кустов, Бернадетт остановилась и оглядела аллею, на обе стороны которой выходили гаражи и заборы внутренних двориков. Каждый второй гараж освещался лампочкой, вынесенной с дворика на стену. Никого не видно.
Бернадетт обошла кусты и снова оказалась на стоянке, пройдя до середины живой изгороди. Низко присев, она вытянув руки вперед и с выгодной нижней точки заскользила взглядом вверх-вниз по кустам. Выпрямилась и вслушалась. Тишина. Даже уличное движение по ту сторону дома, казалось, затихло. Опустив руки и сделав два шага назад, она подождала и со вздохом проговорила:
– Давно убрался. – Сунув пистолет в кобуру, она развернулась и пошла к своей машине, время от времени поглядывая через плечо.
«Поговори еще о беззаботности и небрежности», – мелькнула мысль. Бернадетт собралась было стукнуть в дверь, но поняла, что та уже приоткрыта. Типичный холостяк. Не было никакого желания вломиться и застать его выходящим из душа. Про себя она улыбнулась – а что, разве плохо? И потом, он-то уже видел ее полуодетую. Подав предупредительный клич из двух слов: «Это Бернадетт!» – она зашла к нему в дом.
– Боже мой! – прошептала она, закрыв за собой дверь и привалясь к ней спиной, боясь ступить дальше.
На всех подоконниках сияли обрядовые свечи, а по стенам тянулся ряд из более дюжины окон. Еще больше свечей были кучками расставлены по мраморному полу и, словно ночные бивачные костры в поле, высвечивали открытое пространство. Справа от Бернадетт коренастые столбики свечей покрывали кухонный островок и беспорядочно торчали возле раковины. Слева целый лес сужающихся кверху свечей мерцал на крышке миниатюрного рояля – единственного видимого предмета меблировки. Окна не были зашторены, с потолка не свисали никакие осветительные приборы, пол не украшал ни единый горшок с растением. И все же свет сотен свечей наделял жилище Авги теплом, делал его манящим и романтичным.
Бернадетт сделала три шага вперед.
– Так нечестно, черт бы тебя побрал.
– Не очень-то по-соседски, – раздался голос за спиной.
Она резко обернулась:
– Август!
На нем были черные брюки и черная водолазка, на ногах черные носки. В руках он держал бокалы с шампанским. Передал один ей и тут же с хрустальным звоном коснулся его своим:
– За улучшение соседских отношений.
– За соседские отношения. – Бернадетт пригубила и сверху донизу окинула взглядом его фигуру. – А вы и вправду знатно почистились.
Авги бокалом указал на ее черное облегающее платье:
– Изящно. Ради меня вы переоделись.
– А вот и нет, – попробовала отпереться она, но, не выдержав, улыбнулась: – Переоделась.
– Мы оба выбрали черный цвет. И вместо этой шелухи о притягательных противоположностях составили очень-очень подходящую пару. – Авги взглянул на ноги гостьи: – И мы оба без обуви.
Она посмотрела на свои торчавшие из-под платья голые ноги.
– Мне подумалось, что в босоногом департаменте я окажусь на очко впереди вас. К тому же ноги – это моя гибель. – Глотнув шампанского, Бернадетт обвела взглядом помещение. – Авги, ваше освещение создает настрой, оно изумительно. Только где же обстановка?
– Я распугал декораторов, – ответил он.
– Хотела бы я знать почему. – Выпив еще вина, Бернадетт направилась к роялю. – Вы оказались правы насчет сегодняшнего вечера.
Он последовал за ней, прихватив по пути из кухонного островка бутылку с шампанским.
– О чем вы?
Пробежавшись указательным пальцем по клавишам, Бернадетт заметила:
– Требуется настройка.
Авги залпом осушил бокал.
– Не очень-то часто теперь приходится играть.
Она глянула на кончик пальца.
– И прибирать тоже не очень часто.
– Прислуга в отпуске. – Авги подошел к Бернадетт, наполнил свой бокал и чокнулся с ней. – Так о чем шла речь?
Бернадетт сделала большой глоток и содрогнулась от его льдистого холода.
– О необходимости соблюдать осторожность.
– О панихиде, – кивнул он. – Что произошло?
– Вам же не хочется знать. – Она сделала еще глоток и вновь содрогнулась.
– Расскажите мне, – настаивал он.
Она протянула ему свой бокал:
– Может быть, после еще нескольких бокалов.
Бернадетт лежала на спине на его громадной кровати с пологом на четырех опорах – единственном предмете мебели в этих похожих на пещеру хозяйских апартаментах. Ее маленькая фигурка утонула в море пуховых одеял, пуховых подушек и атласных простыней. Смакуя ощущение, что идет ко дну, она еще глубже зарывалась под одеяло.