«Она оставила меня…»
— А что будет с ребенком?
— Комиссар Хауэр надеялся, что его заберут ее родители, но те вычеркнули ее из своей жизни. Даже отказались забирать тело, что уж тут говорить.
— Так что с ребенком?
— Приют, что же еще? Ее собираются назвать так же, как мать, раз ее имя нам теперь известно.
Грэхэм вернулся к папкам с делами.
— Еще раз дашь волю рукам, как с констеблем Кэпстиком, и тебе не поздоровится. — Старший инспектор достал из кармана банкноту в десять фунтов. — Выпей за здоровье малышки, должно помочь. И возьми двухнедельный отпуск по семейным обстоятельствам. Это приказ.
Больничное кладбище располагалось высоко на холме, откуда хорошо была видна гряда Кемпси-Феллз. В этот серый день двойная вершина Думгойна, нарушая унылость неба, словно бросала вызов другим холмам. У него не осталось слез, не осталось никаких чувств. Он пережил печаль, тоску, скорбь и теперь почти достиг того пространства, где не существует боли очищения. Внутри была только пустота. Он сошел с дороги и пропустил похоронный кортеж, напоследок обернувшись еще раз, чтобы взглянуть на холмы. Ему хотелось побыть одному на ее могиле с небольшим деревянным крестом.
Мать похоронили в Скелморли. Тело Робби по-прежнему не отдавали, но отец настаивал, чтобы он был предан земле рядом с матерью и они могли быть вместе навечно.
А здесь покоилась Анна, одинокая, на чужой земле.
Неподалеку от свежей могилы Анны была другая, утопавшая в цветах. Вокруг толпились люди, а в воздухе стоял запах необычной смеси — земли, утренней росы и розовой воды. Высокий мужчина чопорно представлял собравшихся друг другу, женщины в шляпках толпились около какой-то девушки. Неожиданно мелькнули знакомые каштановые волосы, и он узнал ее.
Хелена Фаррелл сказала что-то остальным и подошла к нему.
— Я так и подумала, что это вы. Спасибо, что пришли, — сказала она и запнулась, увидев, что могила, у которой он стоял, совсем свежая. — Ой, извините… Я не знала…
— Ваша мать? — спросил он.
Она кивнула и перевела взгляд на скромный деревянный крест и ламинированную бирку, которая подрагивала от порывов ветра.
— Друг, — пояснил он, не вдаваясь в подробности.
— Мне правда жаль, если я помешала. — Она секунду помолчала. — Кто-то близкий?
— Нет… возможно. Да. — Он улыбнулся. — Очень.
— Необычные цветы для могилы.
Он взглянул на белые тюльпаны, которые принес.
— Она была из Голландии. Они бы ее обрадовали — в последнее время у нее не было поводов для веселья.
— А куда делись остальные цветы?
— А других и не было.
— Извините меня за бестактность, пожалуйста.
— Зато у вашей матери их вон сколько.
— Да, но только никто не прошагал до конца Байрз-роуд, чтобы найти тюльпаны в июле.
Он посмотрел на ее черное платье, купленное, вероятно, накануне.
— Знаете, а в комбинезоне вы мне нравились больше.
— Пришлось купить, надеть было совсем нечего. — Она повернулась в сторону холмов. — Странное место выбрали для кладбища, в смысле — лучше бы оно смотрело на гряду… Мне так кажется…
— Согласен, лучше. — Он взглянул на свои тюльпаны. — Был бы я посообразительней, принес бы что-нибудь, во что их поставить.
— Погодите секунду.
Хелена направилась к могиле матери, походившей уже на цветочную выставку в Челси, и вернулась с небольшим алюминиевым конусом, спрятанным в рукаве.
— Никто не заметил, — прошептала она. — Здесь даже вода есть.
Она наклонилась и вдавила конус с землю.
— Так пойдет?
Она отступила в сторону, давая ему пройти, чтобы поставить цветы, но у него дрожали руки и он протянул тюльпаны ей. Она увидела, что пальцы у него совсем желтые от никотина.
— Так хорошо? Как считаете?
— Просто отлично.
Зажав в руке, как талисман, кольцо с алмазом, он повернулся к могиле и положил одну красную розу на то место, где, по его мнению, находилось ее сердце.
Суббота, 30 сентября
Элизабет-Джейн Фултон не отличалась красотой при жизни.
Смерть этот недостаток не исправила.
Старший инспектор уголовной полиции Алан Макалпин задержался у двери, подождав, пока с плаща стекут последние струйки дождя, оставившие мокрый след. Он знал, какое зрелище его ожидает, и, перекрестившись, прочел быструю молитву.
Элизабет-Джейн лежала на спине, будто распятая, на полу гостиной, на мягкой шерсти красного ковра. Темная запекшаяся кровь зловеще обрамляла контуры ее фигуры. Ноги, в чулках, были вытянуты и скрещены в голенях, а руки раскинуты в стороны ладонями вверх. Пальцы скрючены в предсмертной агонии, только указательный палец левой руки был выпрямлен и на что-то указывал. Голова запрокинута, а остановившийся взгляд устремлен на дверь, будто в ожидании прихода богини возмездия Немезиды.
В резком свете ее восковое лицо было слегка синеватым, вокруг носа и рта — характерные вздутия от хлороформа.
Макалпин вытер влажный лоб и принялся разглядывать ее форменную одежду: темно-синюю юбку и в тон ей — шейный платок. Он никак не мог вспомнить, где видел такую форму раньше. В банке? Гостинице? Стандартная форма, ничего не говорящая о профессии. Юбка была тщательно расправлена и напоминала саван, на пальцах ног остались следы краски от обуви. Вся одежда выше живота была распорота ножом. Зияющая резаная рана шла от грудины вниз, обнажая внутренности, и заканчивалась у подвздошной кости. Макалпин старался дышать как можно реже из-за тяжелого запаха крови.
Полицейский выключил видеокамеру, когда в комнате появился профессор О’Хара в перчатках, перепачканных кровью. Он запястьем убрал со лба седую прядь и заговорил:
— Это часть ее внутренностей, старший инспектор Макалпин. Совсем как Джек-потрошитель. Только тот резал справа.
— Спасибо. Это я и хотел услышать, профессор. — Макалпин взглянул на левую руку жертвы — колец на пальцах не было.
— Не считаю, что в данном конкретном случае удар умышленно нанесен так глубоко. Похоже, он просто задел мезентерий, — неодобрительно заметил О’Хара. — Я уточню и сообщу при первой возможности. Мне сказали, что дело поручено тебе, Алан. Рад поработать вместе. — Он слегка улыбнулся и отошел от тела, стягивая перчатки. Вывернув их наизнанку, бросил в пластиковый пакет. — Постарайся не испачкаться. Держи, — протянул он Макалпину бумажное полотенце. — А что со старшим инспектором Дунканом?
— Бронхит оказался хронической сердечной недостаточностью. Говорят только одно — состояние стабильное. Об остальном молчат. По крайней мере от этого он теперь избавлен.