– Я не получаю никакого удовлетворения от того, что оказался прав. Смерть Рабина была для меня страшным ударом. Противники называли его предателем и нацистом, а потом убили его. Мы убили одного из наших. Мы подцепили арабскую болезнь. – Он медленно покачал головой. – И все равно, наверное, это было необходимо – эта призрачная попытка примириться с нашими заклятыми врагами. Это укрепило нас в решимости принять соответствующие меры, если мы хотим выжить в этой стране.
К следующей теме – уничтожению Бейт-Сайеда – Габриэль подошел с великой осторожностью.
– Это ведь была операция Пальмаха, верно?
– Что, собственно, ты хочешь знать, Габриэль?
– Вы были там?
Шамрон тяжело вздохнул и кивнул.
– У нас не было выбора. Бейт-Сайед был базой, откуда милиция Шейха Асада вела свои операции. Мы не могли оставить такое враждебное население среди нас. После смерти Шейха необходимо было нанести сокрушительный удар по остаткам его сил.
Взгляд Шамрона вдруг стал холодным. Габриэль видел, что ему не хотелось больше говорить об этом. Шамрон глубоко затянулся сигаретой, потом рассказал Габриэлю, как ночью перед бомбежкой его обуяло предчувствие беды.
– Я знал: что-то подобное случится. Я почувствовал это в тот момент, когда все произошло. – И поправился: – Я почувствовал прежде, чем оно произошло.
– Если Халед пытается наказать нас, почему он не убил меня в Венеции, когда у него был для этого шанс?
– Возможно, он и намеревался. Дауд Хадави был всего в двух-трех милях оттуда, на дороге в Милан, когда итальянцы обнаружили его. Может быть, Хадави должен был убить тебя.
– Ну а Рим? – спросил Габриэль. – Почему Халед выбрал Рим?
– Возможно, потому что в Риме был европейский штаб «Черного сентября». – И Шамрон посмотрел на Габриэля. – Или, может быть, он пытался поговорить непосредственно с тобой.
«Вадаль Абдель Цвейтер, – подумал Габриэль. – Пьяцца Аннабальяно».
– Учти еще одно, – сказал Шамрон. – Через неделю после взрыва в центре Рима состоялась массовая демонстрация – не против террора палестинцев, а против нас. Европейцы – лучшие друзья палестинцев. А нас цивилизованный мир предоставил нашей судьбе. Мы никогда не вернулись бы на эту землю, если бы нас не вытолкала сюда ненависть европейских христиан, а теперь, когда мы тут обосновались, они не дают нам сражаться, чтобы мы не вызвали антагонизма у живущих среди них арабов.
Воцарилась тишина. Из кухни донесся стук посуды и легкий смех женщин. Шамрон глубже сел в кресле. Постукиванье дождя и сильный аромат эвкалиптов, казалось, успокоительно действовали на него.
– Я тут принес несколько бумаг, чтобы ты подписал, – сказал он.
– Что за бумаги?
– Те, что позволят твоему браку с Лией тихо растаять. – Шамрон положил руку на плечо Габриэля. – Прошло ведь уже четырнадцать лет. Она утрачена для тебя. Она уже никогда не придет в себя. Пора тебе жить своей жизнью.
– Это не так просто, Ари.
– Я тебе не завидую, – сказал Шамрон. – Когда ты планируешь перевезти ее домой?
– Ее доктор против этого. Он опасается, что возвращение в Израиль только ухудшит ее состояние. Я под конец сумел дать ему понять, что этот вопрос не подлежит обсуждению, но он настаивает, что ей нужно дать время подготовиться к переезду.
– Сколько времени?
– Месяц, – сказал Габриэль. – Может быть, меньше.
– Скажи ее доктору, что за ней здесь будут хорошо ухаживать. К сожалению, у нас достаточно опыта по уходу за жертвами террористических взрывов. – И неожиданно переменил тему: – Тебе удобно в этой квартире?
Габриэль дал понять, что да.
– Она достаточно большая, чтобы иметь ребенка, а то и двух.
– Не будем загадывать, Ари. Я никогда не доживу до пятидесяти.
– Кьяра захочет иметь детей, если вы, конечно, поженитесь. К тому же тебе следует исполнить свой патриотический долг. Ты что, не слышал о демографической угрозе? Скоро мы станем малым народом между рекой Иордан и морем. Премьер-министр призывает всех нас рожать больше детей. Благодарение Богу, у нас есть харедимы. Только они и удерживают нас на плаву.
– Я постараюсь внести свой вклад в других областях.
– Она, знаешь ли, твоя, – сказал Шамрон.
– Кто?
– Квартира.
– О чем ты говоришь?
– Теперь она твоя собственность. Она была приобретена на твое имя одним из друзей нашей Службы.
Габриэль покачал головой. Его всегда поражало то, как Шамрон, точно гангстер, распоряжался чужими деньгами.
– Я не могу это принять.
– Слишком поздно. Сделка была совершена утром.
– Я не хочу быть у кого-либо в долгу.
– Это мы у тебя в долгу. Прими по-доброму этот дар, как по-доброму он был сделан. – Шамрон потрепал Габриэля по плечу. – И наполни квартиру детьми.
Гила просунула голову в полуоткрытую дверь.
– Десерт на столе, – сказала она, затем, взглянув на Шамрона, велела ему по-польски потушить сигарету.
– Восемнадцатое апреля, – пробормотал он, когда Гила исчезла. – Времени немного.
– Я уже слежу за часами.
– Мне пришло в голову, что есть один человек, который может знать, где Халед.
– Арафат?
– Он же отец Халеда. К тому же он тебе обязан. Ведь ты однажды действительно спас ему жизнь.
– Ясир Арафат – последний, кого я хочу видеть. К тому же он лгун.
– Да, но иногда его ложь может направить нас на правду.
– Он под запретом. Лев никогда не даст мне разрешения.
– Так не говори ему ничего.
– Мне кажется, было бы неразумно просто явиться и постучать в дверь Арафата. К тому же в Рамаллу я поеду только в бронетранспортере.
– У Арафата и двери-то нет. Об этом уж позаботились израильские силы обороны. – Шамрон разрешил себе улыбнуться при мысли об убывающей фортуне своего давнего противника. – А что до бронемашины, предоставь мне об этом позаботиться.
Габриэль залез в постель и осторожно передвинулся на середину кровати. Протянул руку в темноте и обнял Кьяру. Она не шевельнулась.
– О чем вы с Ари говорили в кабинете?
– О деле, – односложно ответил он.
– И это всё?
Он сказал ей, что квартира теперь принадлежит им.
– Как же это произошло?
– Благодаря Шамрону и его денежным друзьям. Я скажу жилищному отделу, чтобы забрали старую мебель. Завтра ты сможешь купить нам подходящую кровать.
Кьяра медленно подняла руку. Габриэль, невзирая на темноту, увидел талисман, который свисал, болтаясь, с ее пальцев.