– Меня не запугаешь, Эндрю. Я обратился к вам, желая оказать любезность. Откровенно говоря, плевал я на правила Зизи. По правде, мне вовсе не нужен Зизи. Если я пущу по улице слух, что сижу на неизвестном Ван Гоге, каждый крупный коллекционер и музей мира станет стучаться в мою дверь и швырять мне деньги. Постарайтесь, пожалуйста, это запомнить.
– Извините меня, Джули. У меня была тяжелая неделя. Давайте начнем сначала, хорошо?
– Хорошо, давайте.
– Могу я задать два-три безобидных вопроса?
– Это зависит от того, насколько они безобидны.
– Начнем с наиболее легкого. Где находится сейчас картина? Во Франции или в Англии?
– Здесь, в Лондоне.
– В вашей галерее?
– Пока еще нет.
– О какой картине мы говорим? Это пейзаж, натюрморт? Портрет?
– Портрет.
– Автопортрет?
– Нет.
– Мужской или женский?
– Женский.
– Значит, особа мечтательная. Ранний или поздний?
– Очень поздний.
– Написанный в Сен-Реми? В Овере?
– Последнее, Эндрю. Он был написан в последние дни его жизни в Овере.
– Вы не прицепились к неизвестному портрету Маргариты Гаше, нет, Джулиан?
– Может, стоит все-таки взглянуть на меню.
– Да плевал я на меню, Джулиан. Ответьте на мой вопрос: вы прицепились к неизвестному портрету Маргариты?
– Я рассказал вам о нем столько, сколько могу, Эндрю. И точка. Если вы хотите знать, что это такое, вам надо посмотреть на него самому.
– Вы предлагаете мне просмотр?
– Я предлагаю вашему человеку посмотреть, а не вам.
– Это легче сказать, чем сделать. Мой человек занят тем, что кружит по свету.
– Я готов предложить вам и Зизи исключительное право на просмотр в течение семидесяти двух часов. После этого я должен открыть портрет на обозрение другим коллекционерам.
– Плохое решение, Джулиан. Мой человек не любит ультиматумы.
– Это не ультиматум, просто бизнес. Он поймет.
– А о какой цене идет речь?
– Восемьдесят пять миллионов.
– Восемьдесят пять миллионов? В таком случае вам действительно нужен Зизи. Видите ли, с деньгами в данный момент плоховато, верно? Я что-то не могу припомнить, когда в последний раз кто-нибудь выложил восемьдесят пять миллионов за что-либо. А вы можете, Джулиан?
– Эта картина стоит всю сумму до последнего пенни.
– Если это то, о чем вы говорите, и если картина в идеальном состоянии, я добуду вам эти восемьдесят пять миллионов очень быстро. Видите ли, мой человек искал что-нибудь этакое уже очень давно. Впрочем, вам это известно, верно, Джулиан? Потому-то вы и обратились прежде всего ко мне. Вы знали, что мы можем завершить сделку за один день. Никаких аукционов. Никакой прессы. Никаких назойливых вопросов о вашей тихой маленькой француженке, которая желает остаться анонимной. Я для вас та гусыня, что кладет золотые яйца, и вы уж дайте в таком случае гусыне то, что ей положено.
– О чем вы, черт побери, говорите, Эндрю?
– Вы отлично знаете, о чем я говорю.
– Может, я сегодня что-то медленно соображаю. Не возражаете пояснить для меня?
– Я говорю о деньгах, Джулиан. Я говорю об очень маленьком куске очень большого пирога.
– Вы хотите, чтобы вам отрезали кусочек от акции, как любят говорить американцы?
– Давайте оставим американцев в покое, хорошо? Мой человек в данный момент не слишком обожает американцев.
– Так о каком куске пирога мы говорим, Эндрю?
– Предположим – просто для начала аргументации, – что ваши комиссионные от продажи составят десять процентов. Это значит, что вы получите восемь с половиной миллионов долларов, проработав всего один день. Я прошу десять процентов от ваших десяти процентов. Собственно, не прошу – требую. И вы мне их выплатите, потому что таковы правила игры.
– Как мне подсказывает моя слабая память, вы работаете у Зизи аль-Бакари единичным консультантом по искусству. Зизи платит вам фантастическое жалованье. Собственно, вы практически живете за счет Зизи. И проводите большую часть свободного времени, отдыхая в домах, принадлежащих Зизи. Он пошел на это, с тем чтобы на ваши рекомендации не влияли другие обделываемые вами дела. Но вы играете на обеих сторонах улицы, верно, Эндрю? Как давно это продолжается? Сколько вы за это время положили в карман? Сколько денег Зизи вы сумели упрятать?
– Речь идет не о деньгах Зизи. Это мои деньги. И чего Зизи не знает, не причинит ему боли.
– А если он это выяснит? Он бросит вас в Пустом квартале и предоставит стервятникам обгладывать ваши кости.
– Совершенно верно, дружок. Поэтому вы никогда и словом не обмолвитесь об этом Зизи. Я предлагаю вам семь с половиной миллионов за работу, которая потребует у вас полдня. Неплохо, Джули. Соглашайтесь. Давайте разбогатеем вместе, хорошо?
Габриэль остановил запись, перекрутил пленку и снова проиграл последнюю часть.
– Но вы играете на обеих сторонах улицы, верно, Эндрю? Как давно это продолжается? Сколько вы за это время положили в карман? Сколько денег Зизи вы сумели упрятать?
– Речь идет не о деньгах Зизи. Это мои деньги. И чего Зизи не знает, не причинит ему боли.
– А если он это выяснит? Он бросит вас в Пустом квартале и предоставит стервятникам обгладывать ваши кости.
– Совершенно верно, дружок. Поэтому вы никогда и словом не обмолвитесь об этом Зизи.
Габриэль закрыл папку и вынул диск из компьютера.
– Мистер Мэлон был очень плохим мальчиком, – заметил Иаков.
– Да, – отозвался Габриэль, но, правда, он уже какое-то время знал это.
– А вы не думаете, что кто-то должен рассказать об этом Зизи? – спросила Дина. – Это было бы только правильно.
– Да, – кивнул Габриэль, кладя диск в карман. – Кто-то должен. Но не сейчас.
Это произошло в течение самых долгих семидесяти двух часов, какие когда-либо выпадали кому-либо из них. За день было несколько лженачинаний и лжеобещаний, давались обязательства и нарушались. Мэлон запугивал, а в следующую минуту начинал умолять.
– Зизи занят, – сказал он поздно вечером в субботу. – У Зизи чрезвычайно важное дело. Сегодня Зизи летит в Дели, а завтра – в Сингапур. Он никак не сможет быть в Лондоне до середины недели.
Ишервуд твердо стоял на своем. Срок предоставленному Зизи исключительному праву покупки истекает в понедельник, в пять часов пополудни, – сказал он. После этого Зизи придется сражаться за картину с другими покупателями.