Последнее пожелание отца, призывавшее обустроить жизнь и как ни в чем не бывало жить дальше, выполнить было труднее всего. Габриель винил себя за то, что произошло в Вене, не только по той причине, что у него была интрижка с Жаклин, но еще и потому, что он, убивая брата Тарика, повел себя недостойно. Он разбудил Махмуда перед тем, как убить, потому что хотел, чтобы тот знал, что умирает. В свое время он испытывал немалое удовлетворение при мысли о том, что перед смертью Махмуд видел ствол нацеленной на него «беретты» и вспышку выстрела, который разнес ему мозги. Шамрон учил его «терроризировать террористов» — думать так, как они, действовать так, как они. Но после Вены Габриель пришел к выводу, что судьба наказала его за попытку уподобиться своим врагам.
Он тоже себя наказал. Одну за другой он закрывал перед собой двери, которые вели к нормальным человеческим радостям и удовольствиям. Он дрейфовал сквозь пространство и время, как если бы был бесплотным духом: смотрел, как другие предаются радостям жизни, но сам не пошевелил даже пальцем, чтобы их вкусить. Он все замечал, все видел, но сам никаких ощущений не испытывал. Красоту он воспринимал только на картинах — когда созерцал их в выставочном зале или реставрировал, врачуя нанесенные им безжалостным временем и человеческой безалаберностью раны. Шамрон сделал из него разрушителя. Габриель же огромным усилием воли трансформировал себя в целителя. К сожалению, исцелить самого себя он был не в состоянии.
Так стоило ли после всего этого рассказывать о своих тайнах Жаклин? Какого черта он взялся отвечать на ее вопросы? Ответ лежал на поверхности — ему этого хотелось. Ему было приятно с ней разговаривать — он почувствовал это, как только перекинулся с ней несколькими словами, когда приехал на ее виллу в Вальбоне. Это можно было рассматривать как прозаическое желание поделиться с коллегой по ремеслу кое-какими профессиональными секретами из прошлой жизни и поведать ему о боли и разочарованиях. Но за этим могло скрываться и нечто большее: общаясь с ней, ему, по крайней мере, не нужно было притворяться или оправдываться. Он вспомнил о своих глупых фантазиях, касавшихся матери Пиила, а также о том, как все у них закончилось, когда он попытался рассказать ей о себе правду. В этом сценарии находили отражение глубоко запрятанные комплексы Габриеля — в частности ужас перед тем, что ему когда-нибудь придется рассказать некоей женщине о своей профессии киллера. Но к Жаклин это не относилось. Она уже все о нем знала.
Быть может, Жаклин права, подумал он, и ему следовало попросить Шамрона задействовать в операции другую девушку. Ведь теперь Жаклин стала его «бат левейха», и завтра ему придется давать ей наставления относительно того, как и при каких условиях она должна заманить в свои объятия другого мужчину.
Припарковав машину за углом своего дома, он быстро прошел к входу. Остановившись у двери, он бросил взгляд на свои окна и пробормотал: «Добрый вечер, мистер Карп». По его представлению, Карп, не отрываясь от своего параболического микрофона, должен был сказать что-нибудь вроде: «Добро пожаловать домой, Гейб. Давно уже не получал от тебя никаких известий».
Мейда-Вейл. Лондон
На следующее утро Жаклин, шагая по Элджин-авеню в сторону станции метро «Мейда-Вейл», испытала неожиданный подъем духа. До этого дня она вела жизнь, где всего было слишком — слишком много мужчин, слишком много денег и слишком мало моральных установок и правил. В том, что она оказалась перед лицом некоторых ограничений, привычных для простого народа, а именно: необходимости обитать в тесной квартире и ездить в метро на работу, пусть даже это была работа для прикрытия, — для нее заключалось нечто пикантное и даже волнующее.
Купив в газетном киоске свежий номер «Таймс», она вошла в вестибюль станции и направилась к билетным кассам и турникету. Вчера вечером она на сон грядущий изучала по карте лондонские улицы и линии метрополитена. Некоторые станции имели забавные названия: к примеру, «Юбилейная», «Круговая», «Районная» или «Викторианская». Чтобы добраться до галереи в районе Сент-Джеймс, ей предстояло от «Мейда-Вейл» ехать по линии Бейкерлоу до станции «Пиккадилли-серкус». Купив билет в кассе-автомате, она миновала турникет и по эскалатору спустилась к платформам. Оглядевшись, она решила, что из толпы спешащих на работу лондонских девушек в общем не выделяется, и это открытие, как ни странно, ее порадовало.
Ее намерение немного расслабиться, пролистывая в вагоне газету, испарилось, как только к станции подошел поезд. Вагоны были забиты людьми до такой степени, что оставалось только удивляться, как пассажиры не выдавливали стекла. Жаклин, которая всегда уважала личное пространство, решила было дождаться следующего поезда — вдруг там будет посвободнее? — но, взглянув на часы, поняла, что для этого у нее нет времени. Когда раздвинулись двери, из поезда вышли всего несколько человек. Казалось, для нее в вагоне совершенно не осталось места. «Интересно, что сделал бы на моем месте прирожденный лондонец? — спросила она себя, и сама же на этот вопрос ответила: — Стал бы протискиваться внутрь — вот что!» Выставив перед собой сумочку, Жаклин ринулась на абордаж.
Вздрогнув, поезд отошел от станции. Мужчина, стоявший рядом с Жаклин, дышал ей в лицо пивным перегаром. Она вытянулась во весь свой немалый рост, запрокинула голову и прикрыла глаза. Неожиданно на нее повеяло свежим воздухом — из щелки неплотно закрывшейся двери дуло, — и ей сразу стало легче.
Через несколько минут поезд подкатил к станции «Пиккадилли-серкус», и Жаклин выбралась наружу. На улице утренний туман сменился надоедливым мелким дождем. Жаклин вынула из сумочки складной зонтик и быстрым шагом пошла по тротуару, стараясь по возможности держать дистанцию по отношению к двигавшимся вокруг нее в толпе многочисленным офисным служащим и соблюдать непривычные правила при переходе улицы.
Сворачивая на Дьюк-стрит, она бросила взгляд через плечо. У нее за спиной на расстоянии нескольких футов шел Габриель, облаченный в черные джинсы и кожаную куртку. Жаклин, никак не обозначив тот факт, что она его заметила, продолжала идти по Дьюк-стрит в южном направлении и остановилась лишь у прохода в тупичок Мейсонс-Ярд.
Габриель, проходя мимо, коснулся ее локтя и бросил:
— Все чисто. Передай от меня привет Джулиану.
* * *
Галерея оказалась точно такой, как ее описывал Габриель и делила помещение с пароходной компанией и пабом. Рядом с дверью на стене находилась панель с двумя кнопками и двумя надписями: "Туристическое агентство «Локус» и «Ишервуд файн артс». Жаклин нажала на кнопку под нужной ей надписью, немного подождала, взглянула на часы, после чего нажала на кнопку во второй раз. Никакого результата.
Жаклин пересекла Мейсонс-Ярд и вернулась на Дьюк-стрит. Там она нашла маленькое кафе, где можно было подождать хозяина галереи. Заказав чашку кофе и присев за столик у окна, она развернула газету. Пятнадцатью минутами позже, в девять часов двадцать минут, Жаклин заметила стильно одетого седого человека, который шагал по Дьюк-стрит с такой стремительностью, что можно было подумать, будто он опасался опоздать на собственные похороны. Нырнув в проход, он скрылся в тупичке Мейсонс-Ярд. Ишервуд, подумала Жаклин. По крайней мере, похож.