Шамрон сказал:
— Если мне не изменяет память, в хвосте самолета имеется комната отдыха. Пойди поспи немного. Ты выглядишь не лучшим образом.
Габриель поднялся с места и, не проронив ни слова, вышел из салона. Стоун плюхнулся в кресло и извлек из кармана горсть бразильских земляных орешков.
— В этом парне чувствуется скрытая страсть, — сказал он, бросая орешек в рот. — Подумать только! Тонко чувствующий убийца. Или, того лучше, чувственный убийца. А что? Мне это нравится. Уверен, что и остальному миру это тоже понравится.
— О чем это ты толкуешь, Бенджамин?
— Этот парень — настоящее сокровище, Ари. Неужели не понимаешь? С его помощью ты разом расплатишься со всеми своими долгами. А ты назанимал у меня предостаточно.
— А я и не знал, что ты завел на меня гроссбух. Полагал, ты помогаешь нам, потому что веришь в наше дело. Полагал, ты вместе с нами стремишься защитить государство от врага.
— Позволь мне закончить свою мысль, Ари. Мне твои деньги не нужны. Мне этот парень нужен. Вернее, его жизнеописание. Я хочу, чтобы ты позволил мне рассказать людям историю его жизни. Я впрягу в работу своих лучших репортеров. Весь мир узнает об израильтянине, который днем реставрирует картины, а ночью убивает палестинских террористов.
— Ты что, рехнулся?
— Напротив, я серьезен, как никогда. Я не только статьи, я телесериал из этой истории сделаю. А потом продам права на большую экранизацию Голливуду. Кстати, ты мог бы раскрыть мне подноготную нынешней охоты? Дать, так сказать, взгляд изнутри? При таком раскладе мои кредиторы приободрятся и поймут, что у меня есть еще порох в пороховницах. Кроме того, такого рода публикации позволят мне послать сигнал моим банкирам в Сити, что я все еще представляю грозную силу, с которой необходимо считаться.
Шамрон довольно долго, с минуту, извлекал из пачки сигарету и прикуривал ее от зажигалки. Все это время он думал о сделанном ему Бенджамином Стоуном невероятном предложении. Ясно, что Стоун тонет, пускает пузыри и готов пуститься во все тяжкие, чтобы остановить или хотя бы притормозить этот процесс. Не приходилось сомневаться также и в том, что если он, Шамрон, не сделает что-нибудь, чтобы отсечь его от себя, то очень может быть, Стоун утащит на дно их обоих.
* * *
Габриель попытался уснуть, но сон все не шел. Каждый раз, когда он закрывал глаза, перед его внутренним взором представали образы, так или иначе связанные с нынешним делом. Инстинктивно он превращал их в своем сознании в статичные картины, словно запечатленные маслом на полотне. Шамрон в Корнуолле, призывающий его вернуться на службу. Жаклин, занимающаяся любовью с Юсефом. Лия, сидящая на садовой скамейке в теплице дома для умалишенных в Суррее. Юсеф, встречающийся со своим контактером в Гайд-парке... «Не беспокойся, Юсеф. Твоя подружка нам не откажет».
Потом он вспомнил сцену, которую наблюдал в аэропорту Шарль де Голль. Профессия реставратора заставила его понять одну очень важную вещь: иногда изображение на поверхности лакокрасочного слоя никак не соотносится с тем, что скрывается в его глубине. Тремя годами раньше его пригласили реставрировать картину Ван Дейка «Вознесение Девы Марии», которую художник написал для одной частной часовни в Генуе. Когда Габриель производил первичное исследование живописного полотна, ему показалось, что под лицом Девы Марии проступает какой-то другой образ. По прошествии лет краски светлых тонов, которые Ван Дейк использовал, чтобы прописать кожу, выцвели и скрывавшийся под живописной поверхностью загадочный лик словно всплыл на поверхность. Габриель просветил картину рентгеновскими лучами, чтобы выяснить, что находится под «Вознесением», и обнаружил полностью законченную работу, представлявшую собой портрет некоей довольно-таки пухлой особы женского пола, облаченной в белое платье. На черно-белых рентгеновских снимках женщина выглядела, как привидение. При всем том Габриелю удалось распознать в характерном мазке, которым были выписаны мерцающие шелка и белые полные руки, манеру Ван Дейка, присущую этому художнику в период его работы в Италии. Позже Габриель узнал, что это портрет жены одного генуэзского аристократа. Женщине картина так не понравилась, что она даже не стала забирать ее из мастерской. Поэтому, получив заказ написать «Вознесение Девы Марии», Ван Дейк просто-напросто замазал портрет белой краской и использовал холст для работы над новой картиной. К тому времени, как полотно попало в руки Габриеля, миновало три с половиной столетия. Как оказалось, генуэзской аристократке удалось-таки отомстить художнику за проявленное к ее портрету пренебрежение: ее облик проступил на поверхности новой работы, сделанной им значительно позже.
Наконец сон овладел Габриелем. Последнее, что он увидел перед тем, как провалиться в беспамятство, был образ Жаклин, сидевшей в кафе со своей новой знакомой. Эта созданная его воображением картина напоминала одну из уличных сценок, которые так любили изображать импрессионисты. На заднем плане проступал полупрозрачный, призрачный силуэт Тарика. Мерцающей, словно выписанной кистью Ван Дейка рукой он манил Габриеля за собой.
Париж
Юсеф взял такси от аэропорта и доехал до центра города. Потом на протяжении двух часов он безостановочно передвигался по Парижу — на метро, на такси, пешком. Придя к выводу, что за ним никто не следит, он направился прогулочным шагом к буа де Булонь.
В холле висел домофон со списком жильцов. Юсеф нажал на кнопку под номером 48, рядом с которой выцветшими синими чернилами была проставлена фамилия Гузман. Когда в железной двери щелкнул замок, он поднялся в лифте на четвертый этаж. Стоило ему только постучать, как дверь квартиры распахнулась и в дверном проеме возник невысокий полный человек с серо-голубыми глазами и морковно-рыжей шевелюрой. Протянув руку, он втащил Юсефа в квартиру и захлопнул за ним дверь.
* * *
В Тель-Авиве солнце клонилось к закату. Мордехай вышел из своего офиса, находившегося на верхнем, командном этаже здания на бульваре Царя Саула, и зашагал по коридору в направлении оперативного отдела. Когда он вошел в оперативный зал, два черноглазых черноволосых офицера из подразделения Льва как по команде оторвали глаза от дисплеев компьютеров и одарили его вопросительным взглядом.
— Начальник еще у себя?
Вместо ответа один из офицеров ткнул изжеванным кончиком карандаша в сторону тупичка, в конце которого располагался принадлежавший Льву офис. Мордехай повернулся и пошел в указанном направлении. Здесь он чувствовал себя как чужак, оказавшийся во враждебном поселении. Присутствие людей со стороны здесь не приветствовалось. Это относилось и к Мордехаю, хотя он и был вторым по старшинству офицером в иерархии службы.
Открыв дверь, Мордехай оказался в мрачном кабинете руководителя секретных операций. Лев сидел за столом, подавшись всем телом вперед и обхватив голову руками. Его поза, лысая голова, круглые выпученные глаза и длинные руки с похожими на щупальца пальцами придавали ему сходство с затаившимся в засаде богомолом. Перед Львом на столешнице лежала какая-то книга. Подойдя поближе, Мордехай отметил, что это не оперативный файл и не отчет о работе в поле. Лев просматривал толстенный том, посвященный экзотическим жукам, обитающим в дельте Амазонки. Медленно закрыв и отодвинув от себя книгу, Лев устремил свой хищный взор на Мордехая.