Он разжал руки и с презрением оттолкнул Натана. Тот ни на сантиметр не сдвинулся с места, ухватившись за блейзер мафиози.
– Усек. Позвольте в таком случае мне удалиться и попрощаться с вами. Как вы это делаете в своей стране пьяниц? Вот так?
Натан взасос поцеловал его в губы, точь-в-точь как Брежнев. Оба телохранителя приподняли его, подхватив подмышки. Коченок, даже не вытерев губы, сложившиеся от энергичного засоса домиком, врезал ему прямым в челюсть. По-прежнему пребывая «на воздусях», Натан получил мощный удар в желудок, дополненный апперкотом, который, казалось, раскроил ему череп. Глаза его застлала туманная пелена. И когда его швырнули, до него смутно донеслись протестующие крики Карлы. Он приземлился на пустом шоссе, точно мешок с мусором.
Когда он немножко пришел в себя, над ним навис радиатор «роллс-ройса». Пара надраенных до блеска туфель стояла в луже крови, что вытекла у него изо рта. Человек с весьма благопристойным лицом, в шоферской фуражке на голове, обратился к нему по-французски. Натан пробормотал несколько английских слов и снова погрузился в беспамятство.
Потолок – обыкновенно первое, что человек видит, когда просыпается. Потолок над Натаном являл собой фреску, представляющую собой гигантскую оргию. Обнаженные тела, сплетенные между собой, парили в воздухе. Стоило приоткрыть глаза, боль разламывала ему правый висок. На обоях с позолотой плясали тонкие тени. Огромные окна затянуты карминными шторами. Медленно открылась дверь. Шумное дыхание долетело до кровати, на которую уложили Натана. Широкая и чудовищно морщинистая физиономия пустила слюну на простыни. В глубоких, широко расставленных глазницах горели маленькие глазки.
– Мордок!
Уродливое существо исчезло. Натан приподнялся на локте, не в силах уразуметь, на какой планете он оказался. Возле кровати стояла элегантная старая дама. Говорила она на непонятном языке. С огромным трудом сев, Натан обнаружил, что уродливое существо замерло у ног своей хозяйки. Это оказался пес с морщинистой шкурой. Шарпей.
– Я полагаю, вы говорите только по-английски, – произнесла незнакомка на языке Шекспира с акцентом Солженицына.
– Нет, я говорю еще на испанском, японском, китайском, а также на языке навахо.
– Какая экзотика!
– В моих венах течет экзотическая кровь.
– Это заметно, и вам это идет, хотя кровоподтеки несколько портят ваше красивое лицо.
– Спасибо, но…
– Не благодарите, к вашей смешанной крови я не имею никакого отношения.
– Где я?
– У меня. Вчера вечером я подобрала вас на дороге. Точнее, мой шофер. Я вызвала врача, который назначил вам анальгетики. Всю ночь вы проспали. Сейчас восемь утра. Как вы себя чувствуете?
– Болит желудок и голова.
– Доктор Пуаре прописал вам лекарства.
– А позвольте узнать, кому я навязал свое обременительное присутствие?
– Я – графиня Саския Натавская. Я – полька. И ваше присутствие отнюдь не обременительно, совсем наоборот. После смерти мужа я живу в одиночестве. Неотвратимая судьба пожилых людей, которым остается флиртовать лишь с призраками. Мордок составляет мне компанию так же, как несколько слуг. Так что когда на моем пути оказался раненый молодой человек, я рискнула принять его под свой кров.
Натан хотел встать, но обнаружил, что он голый.
– Вашу одежду сейчас гладят. Жоэль принесет вам ее.
Натан взглянул на шарпея.
– Мордок – собака-философ, – сказала графиня. – Ему неведомы ни агрессивность, ни подхалимство.
Немножко успокоившись, Натан поднял взгляд к потолку. Графиня, словно она постановила объяснять все, что привлекает его внимание, сообщила:
– Скверная имитация «Страшного суда». Итальянский художник, которого я наняла скопировать плафон Сикстинской капеллы, оказался отнюдь не Микеланджело. Более того, он жулик. Федерико Дамиани. Я решительно не рекомендую его вам.
Внимательно приглядевшись, можно было рассмотреть ангелов, дующих в трубы среди проклятых и праведных, голых, как червяки.
– Великие художники планеты куда лучше воспользовались посланием Иисуса, чем Новый Завет, – сказала графиня.
– Сила изображения.
– Их даже иногда подвергали цензуре. Известно ли вам, что после запрета Тридентского собора представлять человеческие тела с неприкрытыми срамными частями в местах отправления религиозного культа обнаженные фигуры на фреске Микеланджело были деликатно прикрыты? Кстати сказать, за это взялся один из его учеников, Даниеле да Вольтерра, которого прозвали Большой гульфик. Понимаете, я попыталась вернуться к истокам. Попыталась создать на этом потолке себе дверь на небо в надежде, что я окажусь среди избранных.
Общее для всех религий представление о рае – это пространство за гранью жизни. Натан не смог удержаться, чтобы не возразить ей, быть может, в благодарность за приют и заботу:
– Рай, он здесь и сейчас. Не где-то там и не потом.
Саския сощурилась и инквизиторским взором посмотрела на него.
– Вы слышите море? – спросил ее Натан.
Тишина, царящая в доме, и отсутствие уличного движения позволяли уловить мягкий откат средиземноморского прибоя. Натан понял, что он по-прежнему находится на мысе Антиб.
– Да, я слышу его каждый день.
– Вот и отлично. Рядом с вами находится путь, ведущий к просветлению. И он гораздо доступнее, чем ваш потолок.
У него не оказалось времени объяснить ей теорию взаимопроникновения всех вещей и всех живых существ, так как в дверь постучался мажордом. Он вручил Натану чистую одежду, и тот оделся под жадным и благовоспитанным взглядом Саскии Натавской. Она предложила ему последовать за ней по запутанным меандрам дворца периода Бель Эпок с барочными декорациями, недоступного для дневного света и больше смахивающего на замок с привидениями, чем на роскошную приморскую виллу. Канделябры со свечами усиливали темноту по углам. Паркет скрипел при каждом шаге. Они уселись в столовой за стол гигантских размеров, уставленный столь же обильно, как буфет в курортном клубе. Завтракали они вдвоем. Графиня вспоминала свою бурную жизнь в Польше и отъезд во Францию. Он в основном слушал. После смерти мужа Саския целиком отдалась искусству и католической религии, тратя свое состояние на тех, кто привлекал ее талантом, если не чем-то другим. Однако графиня, несмотря на горячую веру, не скрывала, что заманивает к себе на ложе эфебов весьма ограниченных дарований. Противоречивая смесь утонченности, культуры, религиозности и греха делала эту семидесятилетнюю женщину притягательной, харизматичной, обаятельной. Она щедро выплескивала свое обаяние на Натана, добычу, которую она страстно желала и которую надеялась купить. Как большинство людей, она не знала, что на свете есть иные пути, на которых добиться любви гораздо проще, чем с помощью денег.