Обращаясь ко мне, она смотрела на Конан Дойла.
– Я пишу о гипнозе как о методе терапии, мисс Таппер. А ведь он был одним из его пионеров?
Слегка нахмурившись, она ответила:
– О даг но он так и не получил того признания, которого заслуживал, потому что не опубликовал свою последнюю работу – результаты исследований в «Мор-тон Грейвз». Я думаю, опубликуй он ее, он получил бы мировую известность. Полагаю, он значительно опередил всех своих современников. – Она выпрямилась и пронзительно взглянула на меня. В ее слабом голосе зазвучала сила, когда она потребовала: – А что именно вы пишете о докторе Гассмане?
– Ну, я только начал, но я уже понимаю, что он вел интересную работу с Уильямом Таунби, Мэри Хопсон и другими.
Я внимательно наблюдал за ее реакцией на имена. Похоже, ей приятно было слышать их; упоминание этих имен, казалось, уверило ее в том, что я делаю серьезную работу.
Она улыбнулась:
– О да, с ними, с Томми Морреллом и с другими особыми пациентами. Он использовал гипноз для лечения всех пациентов – в той или иной степени. Бернард мог избавить большинство больных от депрессии и беспокойства – любого, кто поддавался гипнозу. Но некоторых людей просто нельзя загипнотизировать.
– А вы помните Хелен Уикем? Она также была особой пациенткой, мисс Таппер? – спросил сэр Артур.
Она внимательно посмотрела на него:
– Вы ведь кто-то… известный. Я видела вас в газетах.
– Я писатель, – просто ответил он. – Наверное, вам попадалась моя фотография, мисс Таппер.
– Пожалуйста, называйте меня Алиса. Да, Хелен была одной из его особых пациенток, – ответила она с легкой гримасой, – раз уж вы о ней заговорили.
– А что особенного было в этих особых пациентах, Алиса? – спросила Адриана.
Алиса помедлила, очевидно прикидывая, как много она готова рассказать о работе Гассмана. Слова были произнесены с явно фальшивой рассеянностью, призванной изобразить, как мало она в этом понимает:
– Не знаю, как оценить это с медицинской точки зрения. Он работал с ними гораздо чаще и вносил в дневник подробные записи – в свой личный дневник, а не в официальные отчеты, которые я печатала для него. Он был очень скрытным в отношении своих особых пациентов. Думаю, переживал, чтобы кто-нибудь не украл его идеи. Однако в итоге он нашел способ хранить свои идеи в полной безопасности.
– Он прятал свои записи в тайнике? – подсказал я.
Таппер выглядела удивленной. Потом она расслабилась и нахмурилась:
– Нет, это уже потом. Я имею в виду шифр. Он хранил свой дневник в кабинете среди книг, но он писал его шифром – немецким шифром.
– Вы хотите сказать, что он вел дневник по-немецки? – спросил я.
– Нет. Он родился в Австрии и свободно владел немецким, но никто в «Мортон Грейвз», кроме меня немецкого языка не знал. Я же изучала язык в школе Но записи в дневнике он делал не просто по-немецки.
– Как так? – спросил Конан Дойл.
– Это был шифр на немецкой основе. Однажды я заглянула в дневник. Понимаете, меня разбирало любопытство. И, кроме того, я хотела посмотреть, не пишет ли он что-нибудь обо мне, – сказала она с озабоченным лицом. – Я смогла разобрать некоторые слова – достаточно для того, чтобы понять, что в основе шифра – немецкий. Но я не могла прочитать всего. Так он хранил свои исследования в тайне, пока не пришло время рассказать о них миру: думал по-немецки и писал шифром. – Она снова посмотрела на меня и кивнула.
Мое сердце упало. Начинало казаться, что этот дневник не поможет нам, даже если мы его найдем. С исчезающей надеждой я спросил:
– Вы хотите сказать, что слова, которые он писал, были вам неизвестны: вы не понимали их смысла?
– Нет, большинство слов были неузнаваемы, а те единственные, которые я смогла разобрать, были немецкими. Но и они выглядели как-то странно. Само написание было шифром. Да, у него был ужасный почерк, но тут дело не в этом. К концу своей жизни – конечно, тогда я не знала, что это конец его жизни, – он стал еще более скрытным и начал прятать дневник за фальшивой стеной в кабинете. Он был таким ребенком! Мне понадобилась всего неделя, чтобы узнать, где он его прячет, но это не имело значения. Я все равно не могла его прочитать. – Она вздохнула.
– И вы думаете, что этот дневник содержал записи о Мэри Хопсон, Уильяме Таунби и некоторых других. Почему вы выделили их? – спросил Артур.
Из-за того, что он почти ничего не писал об этих пациентах в официальных бумагах. Он вызывал Таунби, Хопсон и Моррелла гораздо чаще, чем кого бы то ни было. Но когда он передавал мне отчеты о сеансе, то это были лишь резюме. А ведь он был очень дотошен. О большинстве пациентов, если он проводил с ними хотя бы час, он давал мне не меньше страницы на перепечатку.
– Но не об этих пациентах? – спросила Адриана.
– А с этой троицей он проводил за закрытой дверью по два-три часа, а я получала в итоге три строчки: «Состояние пациента улучшается. Делает существенные успехи. Необходимы дальнейшие сеансы». Я знала, что это не были настоящие записи, потому и заглядывала в его личный дневник. И вот там после каждого сеанса появлялась целая страница зашифрованных записей.
– А Клэр Томас была его пациенткой? – спросил я. Она сердито посмотрела на меня.
– Это ерунда, будто бы он ее убил, – отрезала она. – Он не мог этого сделать, хотя бы потому, что был недостаточно силен.
– Я не это имел в виду, – сказал я. – Я просто хочу узнать о самых важных его делах.
Это, казалось, ее успокоило.
– О да, она была особой пациенткой. Он работал с ней по нескольку часов в неделю. Поэтому следовало бы прислушаться к его словам о том, что она еще не готова к выписке. Он знал ее гораздо лучше, чем другие врачи. У нее все еще бывали провалы в памяти, но они об этом не знали.
Адриана спросила:
– В прошлый раз вы сказали, что и у вас иногда случались провалы в памяти. Вы сказали, что доктор Гассман вас от них избавил. Поэтому он мог писать и о вас в своем дневнике?
Алиса Таппер мгновение молчала, казалось обдумывая ответ. Наконец она нахмурилась и сказала:
– Теперь это уже не имеет значения. Я могу рассказать вам об этом, не нанеся никому вреда, – Она замолчала и глубоко вздохнула. – Да, я начала читать его дневник именно поэтому. Хотела посмотреть, что он пишет обо мне.
– А что, по-вашему, вы могли там обнаружить? – сочувственно спросила Адриана.
Алиса взглянула сначала на Дойла, потом на меня. Наконец она пожала своими хрупкими плечами и ответила:
– Мы были близки. Но позже это переросло в нечто большее. Мы не только поддерживали интимную связь – в больнице и у него дома, но он еще экспериментировал надо мной в плане гипноза. Он попросил, и я разрешила. Я не знала, что он со мной делает. Это немного меня волновало: в то время я верила, что он меня любит, и была уверена в том, что он не причинит мне вреда. Но как раз в это время у меня начались провалы в памяти – после сеансов. Иногда, когда я приходила в сознание, я находила у себя небольшую травму, синяк, маленький ожог… боль… в отдельных местах. Тогда-то я и начала беспокоиться о том, что он обо мне пишет.