— Я что — должна догадаться?
Он заорал:
— Отвечай на вопрос!
Прикрыв глаза ладонью, она уставилась в пол.
— Полагаю, что дальше, чем был, когда вы спрашивали меня в последний раз, — ответила она.
— Еще одна шуточка, — мягко сказал Фрэнки, — и я дам тебе пощечину. Очевидно, без этого не обойдется.
— Не знаю я, где он.
— Что ж, — раздался голос из темноты, — по-видимому, нам придется это из тебя выбить.
Она услышала, как скрипнул стул.
— Так ты этого добиваешься? — спросил он. Теперь он стоял, и луч его фонарика подрагивал.
— Даю тебе последний шанс, Стречи, — просто сказал он. — Мы здесь одни. Мы устали. И ты — не героиня боевика.
— Я не могу сказать вам, где он. Я не знаю.
Ди Стефано вздохнул.
— Ты мне нравилась, Стречи. Ты об этом знала? Неужели ты позволишь мне это сделать?
— Вам вовсе не надо этого делать, — ответила она. — Если, конечно, вы не получаете от этого удовольствие.
Она подняла белокурую головку и посмотрела прямо в луч фонаря. Ей надо было убедить их, что ей не страшно, — хотя если они подумают, что она не боится, это еще больше укрепит их в мысли, что она лжет.
Из темноты раздался голос Паттерсона:
— Она думает, что мы не станем бить женщину.
Фрэнки:
— Да мне как-то без разницы — мужчина, женщина…
— Я не о том — если их бьешь, они либо блюют, либо падают в обморок, а еще хуже — устраивают истерику. Есть другие способы.
— И какие?
— Полагаю, чем бить, лучше унизить их. Тебе ведь это не понравится, правда, Стречи? Я имею в виду — ты одна, а нас двое…
От отвращения Фрэнки едва не выронил фонарик:
— Вот оно что — ты собираешься ее изнасиловать? Погоди расстегивать ширинку. Нам нужна информация, а не то, о чем ты подумал.
— Кто говорит про изнасилование? — Голос Паттерсона прозвучал спокойно и размеренно. Может, темнота делала его смелее, а может, он точно знал, чего хочет. — Ее просто надо раздеть…
— Заткнись!
— Это проверенный способ — заставить заключенного раздеться. Сделать его беззащитным. Чтобы ему негде было спрятать…
— Я этого не слышал.
Но семя было заронено — Стречи в этом не сомневалась. Луч фонарика слегка дрогнул.
Паттерсон сказал:
— Видите, она прислушивается. Гляньте на нее.
Она замерла на свету, точно актриса, которую снимают крупным планом — так, чтобы была видна любая, даже самая незначительная перемена в выражении ее лица. Она пыталась казаться равнодушной. Оба мужчины молчали. Им-то проще — они стояли в темноте, и им оставалось только молча наблюдать. Чем больше проходило времени, тем отчетливее Стречи осознавала комизм ситуации. Под неумолимым лучом фонарика стояла она, недвижная, точно статуя. И чем дольше она вот так стояла, тем дольше ей приходилось стоять, потому что любое ее слово, движение или жест покажется им значимым. Она моргнула, потом еще раз. Ей хотелось моргнуть снова и снова или вовсе зажмурить глаза. Проклятый свет! Но она не должна этого делать. Она почувствовала, как глаза ее наполняются слезами.
— Последний шанс, Стречи, — заговорил Фрэнки.
Она беспомощно пожала плечами:
— Говорю же — не знаю я, где он.
— Не стоило тебе играть с большими мальчиками.
Нависла пауза. Свет слепил ее. Они преспокойно наблюдали за ней из полутьмы, пока ее терзал беспощадный луч.
Тишину нарушил Паттерсон:
— Ну, так что — заставим ее раздеться или как?
— Да уж придется.
— Хорошо. Я ее раздену.
Стречи поспешила воскликнуть:
— Нет!
Ей претила мысль, что ее будет раздевать этот гоблин. Стоит ему коснуться ее… и совершенно ясно, что произойдет дальше. Она не должна позволить ему этого.
— Хорошо. Я сама.
Интересно сможет ли она раздеться… непривлекательно? Точно она в мотеле — в одиночестве? Ничего сексапильного — просто снять с себя одежду и сложить на полу. Так, как она это делает каждый вечер перед тем, как лечь спать? Даже некрасиво — вроде как когда колготки подтягиваешь. Может, они даже разрешат ей остаться в нижнем белье. А может, и нет.
Она услышала голос Паттерсона:
— Хорошо, сама так сама. По мне, так даже лучше.
А по голосу не скажешь.
Голос Фрэнки ничего не выражал:
— Раздевайся.
Ему не нравилось происходящее — она это понимала. Когда он сказал, что она нравилась ему, — он не лгал. Не то что это его остановило бы — отнюдь. Но вот унижать ее он вовсе не хотел. Чего ему действительно бы хотелось — и она это знала, — чтобы она сейчас рассказала ему, где Клайв, а после они вместе пропустили бы по стаканчику и разошлись с миром.
Пытаясь сохранить бесстрастное лицо, она сняла теплый жакет. Быстро сложила его и положила на пол. Выпрямилась, помедлила, затем начала расстегивать пуговки на манжетах блузки. Она не должна возбуждать этих мужчин. На секунду воцарилась тишина, потом подал голос Паттерсон — он рассмеялся и принялся насвистывать первую строчку из «Стриптиза». Потом он снова рассмеялся. Происходящее ему явно нравилось.
Фрэнки оборвал его:
— Заткнись, а?
И был прав. В те несколько секунд, когда Паттерсон молчал, царила напряженная атмосфера. Паттерсон нарушил заклятье. Никогда не стоит пренебрегать магической силой тишины. Пока он молчал, все внимание было приковано к Стречи. И ее телу.
Она снова помедлила и спросила:
— Вы когда-нибудь слышали о «Тысячи и одной ночи»?
Кто-то из мужчин засопел. Что-то где-то было, но звучало слишком заумно.
Она пояснила:
— Султан желал переспать с девушкой, но вместо этого она рассказывала ему сказку. Через некоторое время выяснилось, что оба предпочитают сказки.
Фрэнки сразу насторожился:
— Ты собираешься рассказывать нам сказки?
Она должна обезоружить тишину:
— Н-ну, не совсем. Ей это удалось, но… вы ведь намного умнее всяких там султанов, верно?
— Что ты имеешь в виду?
— Она рассказывала сказки вместо того, чтобы спать с ним. Я же буду рассказывать по мере того, как раздеваюсь.
— А смысл?
— Я буду рассказывать историю, а в конце снимать что-либо из одежды. Так будет интереснее.
Паттерсон усмехнулся: