«Я уйду из отеля, чтобы второй раз переодеться, — думает Уэнделл, тщательно убирая номер; жалея горничную, он бросает в мусорную корзину обертки, салфетки и использованный стаканчик для кофе. — Я предусмотрел дополнительное время на случай… з-з-з… задержки. О-о-о черт!»
Он чувствует бунт в желудке.
Ему дурно от тошноты, он бросается в ванную, где его рвет. В голове огонь, в глазах темно. Желудок исторгает все съеденное, и Уэнделл стоит пошатываясь; в голове мелькает мысль: «Я зря трачу время». Все внутри судорожно сжимается. Уэнделл понимает — тело подводит его.
Проклятие!
Тут ничего не поделать. Сидя в мучениях на унитазе, Уэнделл теряет драгоценные минуты, по лицу и шее струится пот, и наконец, спустя почти двадцать минут, он снова в состоянии контролировать свой организм.
«Сегодня надо будет повнимательнее выбирать, чем питаться».
Уэнделл встает под душ, чтобы смыть пот. Вытирается и жует «альтоид», который по идее должен удалить мерзкий запах изо рта.
«Расчеши парик. Не уходи из номера, пока не почувствуешь себя совершенно нормально. Пока приходишь в себя, включи телевизор минут на пять — вдруг, когда тебе было плохо, произошло нечто важное».
Воорта на экране уже нет. Вероятно, помчался проверяться на детекторе лжи, а симпатичная блондинка с Пятого канала говорит:
— Это будет одна из самых больших в истории города полицейских охот на человека. До сих пор у полицейских нет ответа ни на один вопрос. Но они знают — где-то в Нью-Йорке, ближе к полуночи, оскорбленный Воортом убийца может поразить еще три жертвы.
«Оскорбленный Воортом убийца»!
Поднимая дипломат, Уэнделл говорит в магнитофон: «Поэт Китс сказал: „Нет страшнее ада, чем дело великое, но не удавшееся“. Позже я поинтересуюсь, что думает Воорт по этому поводу, а сейчас наступает время для превращения номер два».
Горничная не видит, как уходит Уэнделл, и тот проскальзывает через вестибюль, когда портье отворачивается. После полумрака отеля «Монтенегро» день так ослепителен, что, дойдя до Пятьдесят шестой улицы, Уэнделл надевает солнечные очки — все складывается удачно, потому что сейчас многие их носят. Яркое темно-синее небо. Повернув на запад, в направлении немноголюдного района в стороне от центра, Уэнделл снова втягивается в режим своего сотового и старается говорить тихо.
«Я рассчитывал, что куплю всю бутафорию в Бруклине, но не хочу мелькать среди покупателей с хозяйственными сумками. Эти люди очень наблюдательны».
Сейчас он чувствует себя в безопасности — незаметен, как обыкновенный пешеход. Если в теленовостях убийца Габриэль, казалось, заставил ужаснуться город, то на улицах складывается впечатление, что ничего такого отродясь не было. Огромный город поглотил очередную трагедию. Город регулярно кормится рассказами о странных или трагичных событиях, а здешние прохожие больше думают о своем и, вероятно, никогда не слышали о Габриэль Вьера.
Наконец Уэнделл доходит до Восьмой авеню и магазина театральной бутафории, где покупает курчавый черный парик с полагающимися к нему бородой и усами, мушку для лица и солнцезащитные очки в проволочной оправе, которые напоминают те, что носил Джон Леннон.
Затем он направляется на восток, в новый магазин «Армии спасения» на Пятьдесят пятой улице, где покупает поношенные джинсы, кроссовки, потертую рабочую куртку из грубой ткани, рюкзак с наклейкой «Джеральдино Ферарро за вице-президента» и пористую шоколадку в форме черепашки. Вряд ли пожилая женщина за кассой припомнит покупки, выложенные им на прилавок. Она водит электронным сканером по ярлычкам с ценами, почти не поднимая на Уэнделла глаз. Ей гораздо интереснее вернуться к книжке карманного формата «Краткая история времени».
«Даже если она и вспомнит меня позднее, то опишет маскировку».
На Пятьдесят седьмой улице Уэнделл переодевается в туалетной комнате «Макдоналдса» и выжидает, пока не уйдут те двое, что стояли у писсуаров, когда он входил. Уэнделл перекладывает вещи из дипломата в рюкзак.
На выходе он сует прежнюю маскировку в пакет «Армии спасения» и отдает его бездомному, который катит тележку для покупок вниз по Шестой авеню.
— Спасибо, мужик! Ты угадал мой размер!
Дипломат со стертыми отпечатками пальцев летит в мусоровоз, что стоит у стройки в квартале от Центрального парка.
— Эй ты! Туда нельзя бросать такое!
Уэнделл вздрагивает и видит мастера в защитном шлеме — тот сердито грозит ему с третьего этажа. В Нью-Йорке даже пространство мусоровоза имеет цену. Но строитель слишком высоко и никак не сможет помешать Уэнделлу Наю.
«Теперь и впрямь надо сосредоточиться, потому что Филипп Халл — это особая проблема, потому что надо постараться не нарушить тишину в парке, это очень важно. Если вокруг будут люди, придется сделать вторую попытку, когда он в пять часов пойдет с работы. Но лучше будет, если все произойдет сейчас. Не хочется оставлять на вечер много дел».
Волнение нарастает, пока он неторопливо идет к Центральному парку со стороны Пятьдесят пятой улицы за полчаса до того, как у Филиппа Халла обычно начинается перерыв на ленч.
Утро становится все прелестнее. В небе плывут пушистые облачка, деревья в цвету, и Уэнделл вдыхает сладковатый запах удобрения, аромат распускающихся почек и весенних цветов; время от времени ветерок приносит запах навоза из находящегося неподалеку зоопарка.
Уэнделл неторопливо бредет по извилистым дорожкам, мимо площадок для софтбола и каруселей. С аккуратной бородкой и в куртке его можно принять за туриста или человека богемы — быть может, актера, у которого сегодня выходной, за художника или писателя, вышедшего на прогулку.
И опять ни малейшего свидетельства «страха, охватившего город». Наоборот, на детской площадке полно малышей, которые учатся ходить. Скамьи в парке заняты туристами, влюбленными и пенсионерами с газетами «Нью-Йорк таймс» или «Нью-Йорк пост».
«Филипп, не нарушь сегодня своего обычного распорядка. Пожалуйста».
Из радиоприемника доносятся новости, и Уэнделл улавливает несколько слов о небывалой мобилизации полицейских, но здесь все это кажется таким далеким.
Его обгоняют любители бега трусцой, вокруг много загорающих, здесь же примостился уличный шулер. По аллее, то наклоняясь, то выпрямляясь, петляет трио роллеров. Расставив на своем пути розовые пластиковые стаканчики, они обгоняют друг друга и выполняют крутые виражи, как в слаломе, рисуясь перед собравшейся публикой.
Погрузившись в размышления о предстоящем, Уэнделл внезапно чувствует напряжение. Он сворачивает с главной аллеи, забирается на холм, покрытый травкой и галькой, пробирается сквозь кусты и обнаруживает, что, к счастью для него, на вершине холма никого нет. Уэнделл стоит на квадратной лужайке, окруженной дубами, где перед ним открывается голубой простор.
Он садится, прислонившись к дубу, и наслаждается приятным теплом прогревшейся земли. Расстегнув рюкзак, вынимает бинокль и книгу о птицах и лениво смотрит в небо, будто у него нет никаких забот. Уэнделл ждет.