Теперь ему ведомы тысячи способов, какими страх врос в повседневную жизнь ньюйоркцев, вплетен в ткань города. Бывает спокойный страх в метро, когда пассажиры прижимают к себе портфели и сумки, подозрительно поглядывая на незнакомцев. Бывает нервозный страх спешащих домой пешеходов, когда по ночам те держатся середины темных улиц – подальше от припаркованных машин, подъездов и переулков. Страх заставляет женщин снимать обручальные кольца – предмет высочайшей гордости – в общественных местах. Страх подкрадывается к работающим людям, когда слабеет экономика. Они работают все дольше, изучают финансовые страницы газет, надеясь найти волшебное средство от биржевых обвалов. Домашние ссоры начинаются из-за цены на новую шляпу, девяти долларов за билет в кино или непогашенной лампочки в пустой квартире.
И Воорт говорит:
– Давай сменим тему, если ты еще не готов перейти к делу. Расскажи что-нибудь. Как армия? Прошло столько лет. Ты, верно, уже генерал?
– Я уволился.
– Но ты же грезил армией!
– Вот почему мы сдружились. Мы даже думаем одинаково. И разочаровались вместе. Я уехал из Вашингтона и вернулся в Нью-Йорк два года назад. Прости, что не позвонил раньше. Наверное, мне надо было побыть одному, чтобы со всем разобраться. Сейчас я работаю… ты будешь смеяться… в фирме по подбору руководящего персонала.
Мичум смеется над изумлением Воорта и снова смотрит на вход.
– Помнишь, как раньше зазывали в армию – до того, как начали сокращать людей вместо того, чтобы их нанимать? «Приобретайте навыки, необходимые в реальной жизни!» Я освоил компьютер и теперь с его помощью обрабатываю психологические тесты. При найме это самое главное. Ты сидишь, перед тобой какой-нибудь менеджер, получающий шестьсот тысяч долларов в год, а на столе лежит вопросник на десяти страницах. И ты задаешь вопросы типа: «Что бы вы предпочли: отправиться в одиночестве на рыбалку или пойти с друзьями на бейсбол?» Задаешь пятьсот вопросов, вводишь результат в компьютер, и он оценивает, способен ли этот тип взять на себя ответственность за увольнение рабочих в «Дженерал моторс», «Интернэшнл харвестер» или, скажем, «Калгари вит». Поразительно, как компьютер может предсказать поведение человека.
– Какая скука, – говорит Воорт.
– Теперь для меня скука – цель жизни. – Мичум осушает стакан.
– Я помню, каким ты был гордым, когда поступил в Вест-Пойнт.
– И глупым. Но пора рассказать, зачем я тебя позвал.
Мичум достает из бумажника сложенную салфетку. Воорту видны надписи, сделанные маркером, но что именно написано, разобрать невозможно.
– Мне нужна помощь, – говорит Мичум. Его рука дрожит.
– Я помогу, – отвечает Воорт.
– Ты не хочешь сначала выслушать?
– Нет. Я хочу, чтобы ты знал: я все сделаю, что бы это ни было.
На напряженном лице старого друга проступает улыбка.
– Знаешь, Воорт, прошло столько лет, но я по-прежнему уверен, что, если не считать родственников, ты единственный, кому я могу доверять. Ты и родные. И все. Когда погибли твои родители, ты – еще ребенок – стал главой семьи. В пятнадцать лет ты стал хозяином дома, и дядюшки приходили к тебе за советом, а не наоборот, и…
Его взгляд застывает, сосредоточившись на двери за спиной Воорта.
Воорт сразу же вскакивает, даже не успев увидеть, кто там. Он разворачивается и кидается к двери.
– Нет! – Голос Мичума теряется в общем гуле. Смех, гул футбольных болельщиков, из музыкального автомата гремит возрожденный хит Тони Беннетта «Сан-Франциско»; чтобы тебя услышали, приходится кричать.
Воорт замечает, что из ресторана поспешно выбирается человек в коричневой кожаной куртке.
Лица не видно, но со спины у мужчины быстрая походка коренного нью-йоркца – или просто спешащего человека. Воорт вспоминает, что не видел такой куртки в большом резном зеркале над головой Мичума, хотя мог и не заметить, если она лежала в одной из кабин или висела на крючке под другими пальто.
Воорт выходит на Хадсон-стрит – идущий на север широкий проспект, сохранивший дух старого Нью-Йорка. Дома – трех- или четырехэтажные особняки – меньше, чем здания Верхнего Манхэттена. Заведения некрупные, но роскошные: дорогой винный магазин с решетками и ставнями на окнах; марокканский ресторан всего на десять столиков; ателье портного, работающего здесь уже двадцать пять лет. Никаких сетевых гигантов, всяких там «Эй-энд-пи», «Барнс-энд-Ноубл» или «Макдоналдсов».
«Он прячется у дверей вон того закрытого винного магазина, вытаскивает сотовый телефон».
Когда-то, когда на месте проспекта рос лес – не так уж давно, всего триста пятьдесят лет назад, – Воорты следили за порядком на улицах голландской колонии Новый Амстердам всего в нескольких милях от этого места (тогда это называлось ночным дозором). Потом – при британцах – они работали колониальными констеблями. И позже поколения американских граждан Воортов гордо проезжали по улицам растущего города: конная полиция, участковые копы с дубинками, патрульные в полицейских машинах, сержанты, лейтенанты, детективы в штатском.
«Он что-то настойчиво говорит по телефону. Указывает на таверну».
Осень в Нью-Йорке – время разочарования природы. Клены облетели, канавы забиты сухими листьями. С Гудзона дует резкий ветер, пахнет морем, нефтяной пленкой, тайком сваленным мусором. В темном небе нависающие кучевые облака несутся через ночную дымку токсичных выбросов мегаполиса.
– Курт!
Воорт с криком устремляется к человеку в кожаной куртке, не обращая внимания на обернувшегося случайного прохожего. На лице кривая ухмылка, словно он пьян, хотя выпил всего одну кружку пива. Мужчина захлопывает телефон, услышав нарочито громкий голос Воорта:
– Ведь это ты, Курт! Я так и подумал! – Воорт останавливается возле мужчины. – Ой, – ухмыляется он. – Я обознался. Принял тебя за однокашника.
Он вглядывается в узкое лицо, выражающее в равной мере удивление и осторожность: в конце концов Воорт загораживает дорогу от дверей закрытого магазина обратно на улицу. Мозг полицейского быстро, автоматически фиксирует: «Белый, лысоватый, под пятьдесят, из-под куртки виден фланелевый воротничок. На загорелой шее бледные пятна, как от шрамов. Проверить обувь. При слежке носят на резиновой подошве».
Мужчина старается осторожно обойти Воорта.
– У меня, наверное, лицо такое.
«Говорит без акцента».
– Все принимают меня за своего кузена Макса.
Он выбирается на тротуар и сразу двигается прочь.
«На нем кроссовки „Рибок“».
Воорт тащится следом, как надоедливый пьяница, бормоча:
– Вылитый Курт. Прям одно лицо. Близнецы, честное слово.
– Ладно, пустяки. – Это означает вежливое «проваливай».
– Я не видел, чтобы ты там ел, а если любишь гамбургеры, то это лучшее местечко в округе. И жареный лук превосходный.