– Передай, пожалуйста, горох, – говорит Джон.
– Будет настоящая бойня, – продолжает отец между большими глотками виноградного сока. Из-за состояния крови врач запретил ему употреблять алкоголь, и он перешел на сладкое. Шоколадки «Нестле». Кексы «Хостес». Пироги с ананасом. – Нельзя, чтобы столько рас жили вместе.
– Мне следовало бы оставить тебя в Европе. – Бабушка повышает голос. – Ты бы пришелся ко двору.
– Передай, пожалуйста, капусту, – говорит Джон.
– Я приготовила ее для тебя, Джон, – ласково говорит бабушка. – И добавила изюм, как ты любишь. – Она проводит жесткой ладонью по его затылку – ее любовь к внуку так же сильна, как презрение к сыну. – Джон, мы живем в особенной стране, где уживаются разные люди. – В ее голосе звучит пыл иммигрантки, которая сама выбрала страну, где ей жить, вместо того чтобы оставаться там, где выпало родиться. Для бабушки политика не просто тема ток-шоу. Она видела последствия плохой политики. В Восточной Европе плохая политика убивает. – «Спроси, что ты можешь сделать для своей страны», – так сказал президент Кеннеди, и, Джон, если ты любишь свою страну, если ты когда-нибудь будешь сражаться за нее, сбережешь ее от лап этих коммунистических убийц, я буду гордиться тобой. Джон Кеннеди знал, что насилие – не всегда зло. Все зависит оттого, ради чего оно совершается.
Политика вместо личных дел. Личные дела здесь слишком горючий материал.
– Я люблю ее, – отвечает Джон, и в голосе его больше чувства, чем он проявил за весь вечер.
– Знаешь, что такое настоящая любовь? Когда любишь даже после того, как разочаровался. Кто там колотит в дверь?
В дом буквально врывается Ратко Миловичек, лучший друг отца, местный житель в четвертом поколении – толстый, с двойным подбородком мужчина в шрамах от драк в барах, который работает на железнодорожной станции. Он чуть не трясется от возбуждения, сжимая в руках автоматическую винтовку Браунинга.
– Мартина Лютера Кинга застрелили в Мемфисе! Кто-то наконец его шлепнул!
Майкл Шеска грохает обоими кулаками по столу, давая волю праведному гневу.
– Кто это сделал?
– В трущобах Саут-Сайда начнется тарарам, – предсказывает гость. – Бери пистолет. Будем патрулировать окрестности. Идут все ребята.
– Я говорил вам, что этим кончится. – Майкл Шеска отталкивает стул так, что тот переворачивается. – Мама, меня не будет всю ночь. А ты, – он с отвращением смотрит на сына, – если они придут, бросай в них учебник истории.
К полуночи небо на востоке озарилось, а улицы заполонили машины, набитые людьми с оружием, направляющиеся к границе с Чикаго, и в новостях, доносящихся из открытого окна, Джон Шеска слышит о пожарах в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке.
– Пообещай мне, что ты никогда не будешь таким, как мой сын, – говорит бабушка.
Они сидят на крыльце, слушая далекие звуки стрельбы и сирен и глядя на вертолеты, летящие на восток, как, по словам бабушки, бывает в коммунистических странах.
– Обещаю, – отвечает мальчик.
– Очень неприятно это говорить, но иногда мне хочется, чтобы он попал в аварию или уехал.
– Мне тоже.
– И все это из-за одного человека. – Она качает головой, имея в виду беспорядки и пожары. – Джон, то, что я говорю, ужасно, но я рада, что у тебя другой отец. Пообещай мне, поклянись мне, что никогда не забудешь, сколько вреда может принести один испорченный человек.
Подобно большинству копов, Воорт воспринимает город в показателях угроз, которые тот представляет. Он всегда замечает разбитые фонари, человека в куртке с капюшоном, болтающегося в тени у подъезда, подростка, украдкой заглядывающего в окна припаркованных машин, высматривая новое радио, оставленный на виду чемодан или даже просто лежащие на полу монетки.
Прежде ему казалось, что все эти угрозы затрагивают только отдельных людей. После разговора с полковником Джаксом в Вест-Пойнте картина внезапно расширилась. Как будто весь город затаил дыхание, ожидая нападения.
Полковник Джакс сказал: «Опасность теперь – это не война. Опасность – это один-единственный человек с бомбой, начиненной вирусами сибирской язвы».
Семь вечера. Час пик подходит к концу, и Воорт, едущий через мост Куинсборо, неожиданно оказывается во власти страха, какой мог бы владеть полицейским в Бейруте или Тель-Авиве. Он обостренно осознает уязвимость машин, скопившихся на мосту. Они словно зависли в воздухе, во власти стратегически расположенной перекладины, тонкой полоски гудрона.
И вечерние покупатели в Куинсе, когда Воорт наконец добирается туда, словно нарываются на нападение. Даже вылетевший из аэропорта Кеннеди «Боинг-747» похож на висящий в небе игрушечный самолетик. Падая, он вспыхнет, превратившись из восходящей звезды в падающий метеор.
«Я узнала, где живет Джон Шеска. Здесь же, в Куинсе», – двадцать минут назад сказала по телефону Хейзел.
Воорт ведет «ягуар» по вновь ожившим улицам, заполненным старыми греками и новыми иммигрантами, ютящимися возле Ист-Ривер в виду освещенных башен Манхэттена, безлюдных, но все равно жгущих электричество. Узкие торговые улочки заполнены смешением языков и культур: ямайцы, индийцы, эквадорцы, афганцы. Новый век породил новую версию старого иммигрантского Нью-Йорка – города, населенного людьми, столь недавно прибывшими, что они объединяются скорее по этническим, чем по экономическим признакам. Каждое утро из района Астория медлительный поезд линии «Ф», связывающей Куинс с Манхэттеном, везет манхэттенских таксистов, уличных шлюх, продавцов газет, иммигрантов-медиков. Каждый вечер манхэттенцы перетекают в обратном направлении – в греческие ночные клубы Астории, индийские рестораны и галереи, выставляющие работы художников, сбежавших от высоких цен Сохо туда, где легче прожить.
Хейзел сказала: «Я выследила Шеску по номеру социального страхования. Он не регистрировал машину в Отделе транспортных средств, но водительские права у него есть. Он не числится в списках владельцев недвижимости – значит, снимает жилье, и я не могу найти его в общих ведомостях больших компаний, занимающихся недвижимостью, так что, вероятно, он в каком-нибудь мелком отделении».
Воорт уточняет дорогу у сикха, работающего на бензоколонке «Мобил»: Верпин-стрит недалеко от Континенталь-авеню. Он едет мимо аккуратных, обшитых вагонкой или пластиком домов с аккуратными газонами и оградами из цепей; на улице дети катаются на велосипедах. Район кажется безопасным и уютным. Из открытых окон доносятся обрывки иностранной музыки – для слуха западного человека скорее неблагозвучной, чем мелодичной. Сверившись с записями, Воорт останавливается перед двухэтажным, обшитым белым пластиком домом. В окнах нижнего этажа за шторами виден свет, наверху темно.
«Через час я встречаюсь с Джилл».
На звонок в дверь Шеска не отвечает – еще одно разочарование. Нападение на Джилл Таун вчера вечером показало, что те, кто убивает людей из списка Мичума, не намерены останавливаться. То, что ни он, ни Микки не смогли найти Фрэнка Грина, последнего из списка, в Массачусетсе, заставляет тревожиться и за этого незнакомца.