Это может и не сработать, мелькает мысль. Но вьетнамец снова ругается. Здесь, разумеется, нет никакого «советского офицера связи».
«Если это солдаты регулярной северо-вьетнамской армии и у них есть рация, они ею воспользуются. Если это вьетконговцы, у них рации может и не быть».
До них доносится:
– Выходите, проверим вашу историю!
– Свяжитесь с моим начальником, полковником Алексеем Грудоновым – его временный штаб расположен в деревне Лу Нок, – отвечает Шеска. Имя он придумал, а деревня находится на вражеской территории в тридцати милях отсюда.
– Дайте нам вашу рацию!
И Шеска смеется!
Он по-настоящему вошел в роль. Вошел настолько, что двое товарищей широко открывают глаза при виде таланта, брызжущего ключом из молодого лейтенанта, с которым они познакомились несколько дней назад. Шеска на самом деле покраснел, черты лица затвердели и искривились. Он похож на разгневанного надсмотрщика.
– По-твоему, Грудонов будет говорить по рации, которую могут услышать американцы? Не приближаться к нам! Пошлите гонца.
Они снова ругаются… но не стреляют. Может быть, думает Шеска, гонца они уже послали. Проходит несколько часов, свет начинает угасать, снова наползают тучи, скоро на джунгли опустится тропическая тьма. Шеска кричит, чтобы показать врагам, что он еще здесь:
– Вы еще не получили ответа?
Потом поворачивается к своим людям и, видя по глазам, что страх становится все сильнее и скоро может их выдать, жестами изображает, будто ползет. Они выскальзывают из-за бревна.
Десять футов преодолели благополучно.
На пятидесяти футах вражеский командир требует доказательств, что Шеска за бревном.
Один из раненых солдат приходит в себя и начинает кричать по-английски:
– Доктора!
Из-за деревьев начинается стрельба, но на этот раз Шеска по вспышкам может определить, где враги. Их слишком много.
– Если они выйдут из-за деревьев, скосите их, – шепчет он. – В противном случае не стрелять.
Но третью ошибку враги не совершают.
Полчаса спустя американцы продираются по лесу в направлении дома, используя компас, но потом Шеска приказывает остановиться, вернуться назад по своим следам и занять позицию возле тропы, по которой они бежали.
– Лейтенант, вы рехнулись?
– Эти козлы погонятся за нами. Они слишком злы и будут торопиться. Они будут делать ошибки.
Так и происходит. Шеска и его люди уничтожают вражеский патруль. А позже доклад о проявленных Шеской находчивости, хладнокровии, актерском мастерстве и управляемой ярости попадает от его капитана к некоему майору. И этот майор – у которого редкая специальность и особые потребности, – в свою очередь, запрашивает полное досье на Шеску.
С особенным удовольствием майор читает результаты психологического тестирования. Он сидит в отдельном кабинете, вдали от других офицеров. При чтении он то и дело хмыкает, а иногда произносит вслух особо заинтересовавшие его слова и фразы.
– Сильно развитое чувство сострадания, – бормочет он в какой-то момент. И через несколько секунд: – Беспощаден.
Майор из управления по связям с общественностью оказался высоким и болтливым. На взгляд Шески, он больше похож на гитариста из рок-группы, чем на военного: буйная, густая борода и ленивая поза, более подходящая актеру из модного спектакля «Волосы», чем солдату.
– Зови меня Ник, а не майор Рурк, – говорит он.
Он даже носит не форму, а шорты цвета хаки, открывающие бледные, крупные ноги, и яркую тропическую рубашку с рисунком в виде красных орхидей. На ногах – идиотские белые носочки и кожаные сандалии. Эдакий турист на Гавайях. Раздражающе громогласно болтая, он ведет Шеску к установленному на улице столику в популярном сайгонском кафе.
Улица забита народом. Из репродуктора какого-то бара доносится рок-н-ролл – играет «Грейтфул дэд». Если бы в толпе не мелькали люди в форме, могло бы показаться, что войны нет вообще.
– Подцепил, черт побери, грибок, – говорит майор. – Поэтому нужно все время проветривать пальцы ног. Поэтому я ношу сандалии, а поскольку приходится носить сандалии, то и все остальное должно соответствовать. А журналисты из-за этого думают, что я пацифист. Вот ведь лживые либеральные придурки. Что будешь пить?
Шеска заказывает пиво «Сан-Мигель», хотя предпочел бы уйти. После засады прошла неделя, и он согласился на эту встречу только потому, что получил приказ. Мысленно он все время возвращается к патрулю, к звукам, к тропинке, к воплям обезьян.
«Могли я что-то сделать иначе – и спасти ребят?»
Ему плевать, что позже выяснилось: вьетконговцы поджидали их, как охотники в засаде.
А майор Ник Рурк потягивает добытый на черном рынке «Джонни Уокер ред».
– Они знали, что вы идете. Ты герой. – Он пытается подлизаться к Шеске и явно выполняет какой-то бестолковый запрос управления по связям с общественностью. – Эта русская бредятина, которую ты придумал, спасла твоих людей. Отличный материал, – он подбрасывает наживку, – для журнала «Лайф».
– Нет.
– Дружище, – настаивает майор, будто лихой рекламщик из «Огилви энд мазер» с Мэдисон-авеню, и качает головой, словно Шеска упустил самое главное, – ты разве не знаешь, что бывает с героями? Они отправляются домой! Произносят речи. Это билет на выезд! Разве ты не хочешь увидеть подружку, родных?
– Погибли двенадцать человек.
– Тебе не нужна слава?
– Этим журналюгам плевать, кого выжимать.
Улещивавший Шеску пропагандист выглядит удивленным, сбитым с толку, раздраженным. Наконец он пожимает плечами:
– Что ж, я старался.
Но когда Шеска хочет встать, майор рычит совсем другим голосом:
– Разве я сказал, что мы закончили?
Шеска садится, удивляясь тому, что высокий человек теперь смотрит на него еще пристальнее. Полусонные шуточки перестроились в военную прямоту. Изменение потрясающее.
– Видишь там, внутри, женщину в синем? – спрашивает майор Рурк.
Он кивает на вьетнамку, которая стоит в баре к ним спиной и разговаривает с мужчиной в тропическом костюме.
– Она учит вьетнамскому капитана из разведки, ну и заодно спит с ним. Каждый раз, когда она что-то узнает у него, она приходит сюда и рассказывает человеку в баре.
Шеска чувствует, как откуда-то изнутри поднимается волна гнева.
– Маршрут моего патруля?
– В том числе.
Шеска снова приподнимается, и снова майор рычит:
– Допивай пиво.
Он откидывается на спинку стула, театрально раскидывает руки, снова превращаясь в болвана, и подставляет лицо солнцу.