— Бывает, человек судит себя слишком строго, гораздо строже Господа, — произнес отец Патрик.
— Только не я, святой отец, и не в этот раз. Я совершил нечто такое… а сегодня утром узнал… и не найдется достаточно сурового наказания за мой грех.
Священнослужитель смотрел на знакомые волосы с проседью, на проницательные светло-синие глаза, взгляд которых то был полон очарования и тепла, то становился холодным, колючим и неподвижным. Голубоглазый человек помедлил, словно собираясь с силами.
— У меня есть тайна, святой отец. Даже вам я не говорил о ней.
Неожиданно отцу Патрику стало невыносимо грустно. «Кто из нас не нуждается в помощи? — думал он. — У кого из людей нет секрета, который может разрушить всю их жизнь?» Его собственная тайна заключалась в том, что он не мог никому помочь и меньше всего — себе самому. И уж точно не человеку, стоящему перед ним на коленях. Какие грехи он совершил? За какие проступки его душу переполняла вина? Что стало бы искуплением? Впрочем, не важно, ведь что мог сделать для такого человека он, отец Патрик, медленно снедаемый собственной слабостью?
Человек в исповедальне торопливым шепотом начал свой рассказ. Приятный южный акцент придавал речи успокаивающую размеренность и мелодичность. Вот только сами слова были отнюдь не успокаивающими.
— Я согрешил очень давно, святой отец. Когда был почти ребенком. Хотел бы я сказать, что был так юн, что не мог отличить добро от зла. Но это стало бы еще одним грехом, ибо тогда я бы солгал…
Человек говорил уверенно, без запинки, словно готовился к этой исповеди, повторяя и совершенствуя свой рассказ много-много лет подряд. Отец Патрик терпеливо слушал, и вдруг его бросило в пот. Вначале стали мокрыми ладони, затем — шея. А потом рубашка на спине промокла насквозь. Речь все продолжалась, человек говорил о годах, прожитых в грехе, а святой отец больше не испытывал печали. Ни жалости к самому себе, ни любопытства.
Его охватил ужас.
С той минуты, когда он закончил исповедь и покинул собор, его охватила странная безмятежность. Окружающий мир, казалось, утратил реальность. Рассудок был ясен, но мысли беспорядочно перескакивали от настоящего к прошлому, в памяти всплывали лица, события, впечатления. Все же он радовался, что пять дней назад пошел к священнику. Исповедь стала его первым спонтанным поступком за долгие годы. А еще больше лет прошло с тех пор, как он совершал что-то без одобрения супруги.
Благодаря жене он долгое время ощущал себя в безопасности. И постоянно задавал себе вопрос: как это ему удалось заслужить любовь столь удивительной женщины? Она оберегала его яростно и решительно не только от врагов, но и от себя самого. Но сейчас его никто не смог бы защитить. Безопасность стала недостижимой мечтой. Власть потеряла значение. Будущее… его просто не существовало.
Он закрыл глаза. Гул оглушил, поначалу никак не удавалось найти его источник, затем он понял, что гудит у него в голове. Кроме этого шума были еще голоса, и человек вдруг осознал, что они обращаются к нему. Голоса бормотали, брюзжали, задавали вопросы и выкрикивали ответы. Где же он? Мужчина открыл глаза и с удивлением обнаружил, что находится на собрании. Как он сюда попал? И почему все спорят?
Затем он вспомнил. Обсуждение бюджета. Он расстался с женой около часа назад. Она не переставала донимать его вопросами. Все ли с ним в порядке? Сможет ли он придерживаться своего обычного расписания? Он только кивал головой и печально улыбался. Она нежно поцеловала его в губы, затем еще раз, в щеку. Сказала, что нужно держаться. Словно ничего не произошло. Они обязательно найдут выход, добавила жена.
Он едва не почувствовал себя виноватым. В то же время ему было не по себе. Потому что впервые за много лет у него появилась тайна от жены. Она не знала, что он уже нашел выход.
Он посмотрел вокруг, на знакомые лица. Почему они уверены, что у них есть ответы на все вопросы? Глупое заблуждение. Ему-то это ясно. Ничего они не могут, только деньги считать! Мелочные, жалкие типы! Он вдруг с искренним удивлением понял, что ненавидит их.
Человек сидел, смотрел, как шевелятся губы окружающих его людей, но не слышал ничего, кроме шума в ушах. Он потянулся за стаканом воды, руки дрожали. Интересно, заметит ли кто-нибудь? Вряд ли, они все слишком мелочны и невнимательны.
А вот его никогда не интересовала только выгода. Никогда. Он был творческой личностью. Свежие идеи — вот его стихия. «Полагаю, что я — творческий и инициативный работник» — так сказал он о себе на собеседовании, когда устраивался на первую работу. Сколько лет назад это было? Сто? Двести? Миллион? Давным-давно, когда предполагалось, что все будет хорошо. Только вот хорошо уже не будет. Никогда.
Пока он сам все не исправит.
Наконец-то он это понял.
Он встал из-за стола, вызвав удивление присутствующих, молча покинул зал и направился вдоль по коридору в свой кабинет. Человек шел, пошатываясь и задевая стены. Ноги, казалось, стали ватными, но никогда еще он не ощущал в себе столько силы. Столько могущества.
Секретарь встретила его удивленной улыбкой. Почему он не на совещании? Наверняка оно еще не закончилось. Женщина что-то спросила, но он не расслышал ее слов из-за шума в ушах, в котором утонули все звуки.
Он зашел в кабинет и сел за стол. Огляделся, пытаясь вспомнить что-нибудь приятное, связанное с окружающими его вещами, и не смог. Он ненавидел эту комнату и все, что в ней находилось. У него всегда было ощущение, что кабинет является собственностью другого человека. Лучше его.
И все-таки в эту минуту комната принадлежала ему. И почему-то он вдруг подумал, что отныне она каким-то странным образом станет его навсегда. Он был один, правда, вряд ли надолго. Скоро сюда явится кто-нибудь из ничтожных людишек. С документами, которые нужно подписать, нерешенными проблемами или заявлением, с которым надо выступить.
Он любил одиночество.
Для одиночества настало время.
Пришла пора выполнять принятое решение.
Он выдвинул ящик и достал оттуда свой второй секрет — револьвер сорок пятого калибра, который положил в стол в тот день, когда жена рассказала о посылке. В день, когда впервые понял, что все кончено.
Он хранил оружие еще со времен армейской службы. В прошлом не раз порывался его выкинуть, но так и не смог, что-то его останавливало. И, судя по всему, не зря.
Он сунул дуло револьвера в рот. Так глубоко, что почувствовал, как металл упирается в заднюю стенку гортани. Нужно действовать продуманно. В этот раз он не имеет права на ошибку.
Он сидел за столом и мучительно пытался вспомнить о чем-либо, что заставило бы его пожалеть о принятом решении. Для него это было важно. К несчастью, ничего не приходило в голову, наверное, из-за этого назойливого шума в ушах. Неожиданно он расстроился. Должно ведь быть хоть что-нибудь!
А потом он услышал шаги. Они приближались. Мелкие, ничтожные людишки. И вдруг он вспомнил. Цветы. Ее цветы. Он улыбнулся, довольный. Гул в ушах стих. Он был счастлив. Ему было хорошо. Он не почувствовал, как выстрел разнес ему затылок. Не увидел, как брызнула кровь и по стене кабинета, который он так презирал, разлетелись клочья волос и осколки костей. Не услышал, как с грохотом распахнули дверь и кто-то прошептал: «Боже милостивый!», а еще чей-то голос попытался произнести: «Позвоните его жене», но не смог, захлебнувшись в рыданиях. Он уже не слышал ни единого слова из того, что кричали вокруг, не замечал суматохи у входа в кабинет, где прибежавшие наперебой спрашивали, что стряслось. Не слышал всхлипываний и плача, не чувствовал душевной боли, которая волной прокатилась по коридору, когда люди узнали страшный ответ на свой вопрос.