Можно затолкнуть ему в горло пробку. На рентгеновском снимке ее не увидишь, и я сильно сомневаюсь, что нашему патологоанатому придет охота вскрывать покойнику гортань. Но вот где взять пробку?
— Кончай это обдумывать! — вскрикивает он.
— Расслабься, — говорю. — В данную минуту я не уверен, что я тебя прикончу.
В самом деле. Есть другие способы.
Накачаю-ка я его калием. Если делать это постепенно, сердце у него остановится, а кардиограмма при этом не зафиксирует никаких скачков. [19] И после смерти, когда многие клетки полопаются, как воздушные шарики, весь его организм будет буквально плавать в этом калии.
— Один хрен, — говорит он. — У меня могут найти рак.
— Уже нашли, — говорю я.
— Откуда ты знаешь?
— Я только что видел результаты биопсии.
— Господи! Рак! Что, очень плохо?
— Да нет, фантастика. О таком все только мечтают.
Скилланте качает головой, на глазах слезы.
— Умник, ядрена мать. С детства был такой. — Он хватает меня за бейджик. — Ну и как ты теперь себя называешь?
Его лицо выражает изумление.
— Питер Браун? Как в песне Битлз?
— Да, — отвечаю, впечатленный его познаниями. [20]
— Поменяли Пьетро Брна на Питера Брауна? Совсем нас, что ли, за дураков держат?
— Похоже, что так.
По системе громкой связи разносится голос:
— Код «синий». Весь свободный медперсонал — в палату 815 в Южном крыле.
Объявление повторяется несколько раз. Скилланте смекает, что дело серьезное.
— Медвежья Лапа, я нем как рыба, обещаю, — говорит он.
— Если проболтаешься, я вернусь и тебя прикончу. Усек, чучело?
Он кивает.
Перед тем как выйти из палаты, я вырываю из стены телефонный шнур.
Я добираюсь до пункта вызова. До близлежащего холла, во всяком случае.
Код экстренной помощи — наша всеобщая слабость, это та ситуация, когда все происходит, как в фильме экшен. Даже если не ты выкрикнул «Приготовились!» с дефибриллятором в руке, у тебя всегда есть шанс наложить кислородную маску или вкатить больному инъекцию, приготовленную кем-то из стоящих рядом с каталкой сестер. К тому же сбегается весь медперсонал, а не только из терапии, что подразумевается, то есть это классный повод пообщаться. Если же больной и вправду отдает концы, не исключено, что тебе удастся спасти чью-то жизнь и таким образом оправдать свою бездарную карьеру.
Но сегодня явно не тот случай. Это случай, когда пациент умер несколько часов назад, и теперь медсестра пытается обезопасить свою латышскую задницу.
— Время? — сразу спрашиваю я.
Лейни оборачивается с секундомером в одной руке и списком всех, кто должен присутствовать здесь в эту минуту, в другой.
— А, доктор Браун, привет! — Она мне подмигивает. — Я вас уже записала.
— Спасибо, — отвечаю.
Лейни при всем своем уме вышла замуж за человека с интеллектом двенадцатилетнего подростка, который ходит в баскетбольной фуфайке до колен — выходное платье, да и только. Другое дело бейсбол.
Бейсболисту следует вернуться в палату Скилланте и либо прикончить его на месте, либо решить, что с ним делать дальше.
Выбор неочевиден. Если оставить его в живых, он сообщит Дэвиду Локано мое местонахождение, и тогда, чтобы не стать трупом, мне придется удариться в бега. А с другой стороны, они могут подумать, что я работаю в больнице из желания искупить вину перед своими жертвами.
Или что-то в этом роде.
— Сэр? — раздается тоненький голосок у меня за спиной.
Я оборачиваюсь. Мои студенты-медики. Два недоразумения в белых халатиках. Он и она. Это все, что я про них помню.
— Доброе утро, сэр.
— Какой я тебе «сэр»? — говорю. — По-твоему, я груши околачиваю? Идите проверьте лабораторные анализы.
Это простое распоряжение их явно озадачивает, но у одного из них находится ответ:
— Мы уже проверили.
— Тогда стойте здесь.
— Но...
— Извините, ребята. Вашим просвещением мы займемся позже. [21] Увидимся в семь тридцать, на общем собрании.
Не успеваю я сделать и трех шагов, как меня выдергивает по пейджеру Акфаль из интенсивной терапии. Набираю его.
— Есть свободная минутка? — раздается в трубке его голос.
Вместо того чтобы сразу ответить «нет», я спрашиваю:
— Что-то серьезное?
Вопрос глупый, в противном случае он бы меня не вызывал. Времени на болтовню у него нет.
— Мне нужна твоя помощь по поводу торакотомии.
Блин.
— Сейчас буду.
Я поворачиваюсь к своим студентам:
— Ребята, планы меняются. У дяди Акфаля есть для нас работка.
Мы направляемся к пожарной лестнице. Один из моих студентов нервно кивает в сторону палаты, откуда прозвучал код экстренной помощи:
— Разве это не наш пациент, сэр?
— Теперь уже Господа Бога.
Торакотомия — это когда ты втыкаешь больному заостренную трубочку в грудную клетку. Это делается, когда переизбыток крови — гноя, воздуха, чего угодно — в грудной клетке начинает сдавливать одно или оба легких, затрудняя дыхание. Тут главное не повредить ключевые органы — легкие, селезенку, печень, а также подреберную полость с ее важными артериями, венами и нервными узлами. (Изучите ребрышки, можете даже их сварить. А потом стравить.) А так задача несложная. При условии, что пациент лежит спокойно.
Чего в принципе не бывает. Вот почему нужен я. Хвастаться тут нечем, но одним медицинским навыком я владею почти в совершенстве — я об умении намертво фиксировать больного. Сейчас моим студентам предстоит увидеть нечто особенное: гений в действии.