Теперь — повеселимся! Мой Белый Волк стоял напротив меня, на опушке. И улыбался во все зубы.
Уже знакомое безмятежное спокойствие объяло меня. Убьют меня или нет — это не так уж важно. Четверо, шестеро… Хоть двадцать противников. Ну убьют меня… Какая разница! По-любому всё будет хорошо!
«Ты не один, — улыбался мне белый красавец. — Ты — малая часть Великого Мира. Он был, есть и будет, независимо от исхода вашей маленькой драчки. Следовательно, и ты тоже — будешь».
Я засмеялся, легко и радостно. Подбил вверх сильной частью клинка летящий мне в шею меч и нанес мощный, но элегантный укол. Примерно так, только более грубо мой ученик Скиди когда-то парировал эффектный удар Гуннара Гагары.
Попал я не в шею, как намеревался, а в нижнюю челюсть. Челюсти у скандинавов крепкие. Опять-таки — волосяной покров имеется. Однако заплетенная в тугую косицу борода — слабая защита против закаленной стали. Жало Вдоводела вошло в кость так легко, что я почти не ощутил сопротивления. Я отдернул меч, собираясь уколоть еще раз, но мой противник и без того начал заваливаться назад, а сорвавшиеся с моего клинка капли крови упали прямо к лапам моего Волка. И Белый, не сводя с меня глаз, наклонил башку и лизнул смоченную влагой жизни траву.
Ну да, я смотрел на Волка, а не на свирепых датчан, набросившихся на меня разом. А зачем мне на них смотреть, если я и так провижу все их проделки? Вот этот намеревается сбить меня щитом, а тот — принять на свой щит мой удар (если таковой будет) и атаковать снизу, из-под щита. Если я уйду прыжком, то первый скорее всего меня достанет. А если отпрыгну, то окажусь левым боком к третьему братцу, который достанет меня уже наверняка. Какая славная и беспроигрышная комбинация… И я ломаю ее одним движением, просто ухватив свободной левой рукой за край толкающего меня щита и выворачивая его в направлении движения.
Весу во мне — три четверти от нормального нормана, но вес не имеет значения, когда выбран правильный вектор усилия. А у меня сейчас все движения — правильные. Потому что я сейчас — как наш драккар, скользящий над волнами и управляемый безошибочным кормилом Ольбарда Синеуса. Я не разбиваю морские волны, а «прогибаюсь» вместе с ними, скольжу на тончайшей прослойке воздуха, отделяющего дерево от воды.
Мой противник… Нет, скорее партнер. Партнер в великолепном и смертельном танце, партнер и ведомый. Я тяну за щит, а он удерживает рукоять и движется следом, по моей воле, втягивая в мой танец остальных: того, кто должен был «принять» меня, и третьего, которому было назначено вогнать клинок мне в бок или в спину. Третий бросается ко мне. Он очень торопится, но всё равно его братец, тот, что тянется за своим щитом, оказывается между нами раньше. И в этот момент я отпускаю щит и инерция бросает его хозяина на брата. Прямо на меч. Нет, он конечно успевает убрать клинок. И даже отклониться в нужную сторону, чтобы братец в него не врезался. Но… Перекрывает линию атаки другому брату. И его правая рука (он отвел ее, чтобы не поранить родича) очень удачно оказывается как раз на умбоне его собственного щита. Мне остается лишь ударить. Не слишком сильно. В этом нет необходимости. Умбон щита выступает плахой, на которой в момент удара лежит правая кисть датчанина.
Лежала. Теперь она летит на землю вместе с мечом, а ее недавний обладатель рефлекторно делает выпад в мою сторону (так часто бывает — боли-то нет, шок), но вместо смертоносного железа в меня летят куда менее опасные кровавые брызги.
А я уже проскальзываю — протекаю мимо — к третьему братцу. Мне легко и радостно от того, как… мне легко и радостно. Я на самом стержне жизненного потока. Что может быть лучше? Но мой очередной партнер этого не понимает. Мой смех, похоже, вызывает у него страх. И, как положено воину, испуганный, он нападает. Немедленно.
Но недостаточно быстро. Мы уже слишком близко для такого замаха. Я перехватываю свободной левой его правую руку — за край доспешной рубахи — колю Вдоводелом в бедро, доворачиваю клинок, расширяя рану, толкаю сторкадова брата плечом, он падает на тропу, боком, на свой щит…
И я лечу следом, сбитый с ног мощным ударом щита.
Ошибка. И я знаю, почему так произошло. Понимаю даже раньше, чем приземляюсь на упавшего датчанина. Потому что — кайф. Я слишком увлекся им. А — нельзя. То есть можно испытывать и радость и восторг от моего состояния. Но восторг, а не ВОСТОРГ!
Этот грубый толчок и боль, которую испытывает моя спина, мгновенно (я успеваю поймать укоризненный взгляд Волка) приводят меня в чувство. И падаю я уже правильно. Не на крестовину меча, которой раненый в ногу датчанин «заботливо» целит мне в глаз, а защищенным кольчугой плечом — на его клинок. Датчанин кричит. Другая часть перекладины вонзается ему в щеку. А я уже перекатываюсь на спину и встречаю Вдоводелом набегающего третьего. Набегающего, чтобы добить, но натыкающегося ногой на жало Вдоводела. Я мог бы ударить его под кольчужную юбку, в пах. Но — пожалел. Клинок «всего лишь» вспорол икру. И увяз.
Но ненадолго. Подрубленный начал падать на меня — и я «встретил» его упором ноги в живот. Так что третий братец Сторкада полетел дальше, а мой меч высвободился.
Кажется, всё. Я встал. В голове медленно таял хрустальный звон.
Волк ушел.
Остались четверо порубленных-порезанных родичей Сторкада и я. Не скажу, что без единой царапины — синячина на спине будет, это факт, — но главное цело и настроение бодрое. Да и с чего притомиться? Судя по количеству нанесенных и отбитых ударов прошло меньше минуты.
Я оглядел поле битвы. Забавно получилось. Все четверо мстителей за коварно загубленного родича живы. Первый братан валяется без сознания — челюсть я ему знатно покорёжил.
Второй сидит на земле, поспешно накладывая жгут на укороченную руку. Нет, парень, ты не берсерк. Кровь так и хлещет.
Третий лежит на боку, зажимая ладошкой развороченную щеку и опрометчиво игнорируюя кровотечение из бедра.
Четвертый — в отрубе. Надо полагать, приложился башкой, когда приземлялся. У него рана и вовсе пустяковая. Дырка в мышце. Зарастет, если перевязать вовремя. В отрубе — или придуривается? Нет, не придуривается. Нос конкретно на сторону. Вот они, проблемы открытого шлема.
Я вернулся к первому. Пнул его по колену, приводя в чувство.
Потом махнул Вдоводелом перед его носом, сбрасывая с лезвия кровь. Норман прижмурился: капли на личико попали, — и вцепился в рукоять заткнутого за пояс топорика. Не потому, что намеревался драться. Решил: убивать его сейчас буду.
— Вот мое главное колдовство! — Я поднес жало меча поближе. Норман не выдержал, скосил глаза на полированный металл с элитным «булатным» рисунком, промычал что-то…
— Молчи, — сказал я. — Ты уже на полгода вперед наговорился. Я оставлю тебя в живых. И твои братья тоже будут живы. — И вспомнив, что такие парни считают милосердие слабостью, добавил: — По марке за каждую жизнь не кажется мне слишком большой платой. Согласен?
Безрукий кивнул.