Однако неделю спустя я дошла до того, что просто не могла двинуться дальше. Вы с Брандейсом еще держались, но я взмолилась об отдыхе. Мы проделали столько миль — за один день ничего не случится. Вы согласились. Не потому, что убедились в безопасности, но потому, что пришла пора обдумать план дальнейших действий. Мне было все равно, я приняла бы любую передышку.
Мы ездили кругами, чтобы запутать преследователей, а в результате недалеко уехали от пункта отправления. Оказалось, что рядом — Нюрнберг, что было хорошо само по себе, ведь, даже если охотникам удалось не сбиться со следа, в большом городе можно затеряться на лишнюю пару часов.
Мы нашли таверну, и вы двое сели к столу и стали обсуждать, что делать дальше. Может, мы отправимся на север, в Гамбург? Или, может, надежней поехать на восток, в Богемию или Каринтию?
Упоминалась даже Италия. Ты нахватался расхожих фраз от итальянских стрелков, а я могла бы переводить остальное. Через год-два можно было бы вернуться в Германию.
Вряд ли наши преследователи догадаются о таком повороте. Если же и догадаются, Конраду придется выделить много ресурсов на продолжение затянувшейся охоты в другой стране.
Мы собирались оставаться в Нюрнберге не дольше дня, однако организм мой воспротивился. Целых три дня все тело у меня болело, я не могла двигаться дальше. Сердце учащенно колотилось, дыхания не хватало. Мне очень хотелось есть, но желудок не принимал еды. Я жаждала сна, но мозг не давал глазам отдыха. Видимо, таким способом бунтовал нерожденный ребенок. Наконец я неохотно признала: ты был прав, я и впрямь слишком слаба, чтобы продолжать путь. Было решено препоручить меня заботам Церкви. Ты передашь меня монахиням, подкрепишь поручение горстью монет, чтобы хватило на уход в течение всей беременности; окончательно же убедившись, что побег удался, вернешься за мной. Решено. Перед тем как привести свой план в исполнение, ты дашь мне еще только ночь передышки. Я спрашивала, куда вы отправитесь дальше, но даже это ты от меня скрыл.
— Лучше самому не знать…
В ту ночь я столько плакала, что заснула от слез, а ты все гладил мои волосы и уверял, что все будет в порядке.
Впрочем, судьба распорядилась иначе. Посреди ночи на дверь нашу обрушились тяжелые удары, рухнула мебель, которой ты загородил проход, и стало понятно, что нас обнаружили. Единственный путь на свободу вел через окно, хоть мы и были в комнате на втором этаже, в пятнадцати футах над землей.
Я попыталась заставить себя подняться с постели, но это было выше моих сил. Тебе пришлось тащить меня под руки.
Я никак не могла отдышаться… Брандейс собирал сумки, а ты выглянул на улицу — убедиться, что все чисто. Вдруг ты предостерегающе вскинул руку и приказал:
— Арбалет!
Брандейс схватил арбалет и приладил стрелу. Натянув тетиву, он вложил арбалет тебе в руки, и ты прицелился в окно. Стрела взвизгнула и глухо вонзилась в нечто твердое.
Ты снова махнул рукой, показывая, что теперь все чисто, и первым вылез в окно. Не от недостатка хороших манер, но потому, что кто-то должен был поймать меня внизу. Слышались удары топора в дверь.
Несмотря на непосредственную угрозу, я стояла на подоконнике, неспособная прыгнуть.
Слишком высоко, слишком опасно для ребенка. Брандейс застыл меж мной и дверью и кричал, чтобы я прыгала. Но я застыла, уставившись на твои распростертые руки… Потом Брандейс сказал у меня за спиной:
— Прости, Марианн… — И вытолкнул меня в раскрытое окно.
Я полетела вниз, обхватив живот руками, а ты поймал и принял на себя весь вес моего тела. Ты упал на спину, в снег. Сверху послышались крики, и несколько секунд спустя из окна вывалился Брандейс.
Он падал как-то странно, но я смотрела лишь на тело убитого преследователя на той стороне улицы. Он рухнул лицом в грязный снег, шея была страшно вывернута, из нее торчала стрела. Потом я догадалась, что снег не грязный, а красный, а из шеи все еще бьют фонтанчики крови.
Ты потащил меня в сторону, к лошадям, а следующее, что я помню, — мы помчались по улицам Нюрнберга. Вы с Брандейсом скакали по обе стороны от меня, направляя мою лошадь куда нужно. От усталости и страха толку от меня почти не было.
Я смотрела, как лошадь фыркает на бегу, изрыгает пар, и все думала о человеке на улице, который больше не сможет дышать. Меня пугало, как он умер, как ты убил его — не раздумывая, не сомневаясь. Я видела твое лицо, когда ты выпустил стрелу, и даже не сообразила, что целился ты в человека.
Ты стиснул зубы, прищурился и недрогнувшими пальцами направил стрелу. Коротко вздохнул, прежде чем спустить тетиву, но лишь для того, чтоб не дрожали руки — не душа.
Все произошло… как? За секунду? Меньше? Неужели человека можно убить так быстро?
Мы вырвались из города; лошадь под Брандейсом взбрыкнула, и всадник грузно съехал на бок. Животное издало жалобное ржание и отпрыгнуло в сторону, как будто не понимая, что делать без седока. Везде кровь — на снегу, на боку лошади, на ноге Брандейса. Штанина была разорвана, на бедре зияла огромная черная рана, как будто демонические губы сложились в страшную улыбку и плевались кровью. Брандейс побледнел, губы его дрожали.
— Кто-то швырнул топор… Попали, когда я выпрыгнул в окно. Простите…
Я положила ладонь ему на лоб — такой холодный, влажный от пота. Не знаю, как Брандейс умудрился столько времени выдержать в седле. Ты промыл рану пригоршней снега, снег дымился в розоватой лужице. Ты спросил кусок ткани, и я достала из седельной сумки первое, что попалось под руку, — монашеское одеяние. Надо было поискать, наверное, что-то другое, но я была в шоке, а роба лежала сверху. Ты нарвал импровизированных бинтов и стал накладывать повязку.
Потом пустил коня Брандейса в противоположную сторону, в надежде обмануть охотников, и потащил самого Брандейса из снега. Напомнил мне, что преследователи по-прежнему сзади, но теперь еще и в ярости; взвалил Брандейса на свою лошадь, а сам сел впереди, перекинул его руки так, чтобы он обхватил тебя вокруг живота, и связал перед собой.
— Мы недалеко от Энгельталя. Даже наемники уважают дом Господа.
Внутри у меня все сжалось — из всех мест на земле меньше всего мне хотелось бы оказаться в Энгельтале. Но, понимая, насколько отчаянная сложилась ситуация, я проглотила возражения. Брандейсу требовалась срочная помощь, и мы помчались к монастырю.
Он висел позади тебя словно гигантское пугало, которое везут на поле. Лошадь спотыкалась от напряжения и быстрее двигаться не могла, но ты подгонял изо всех сил. Забыв про объездные маршруты, мы мчались напрямик: скрываться больше не было смысла. Нельзя было останавливаться, даже чтобы поправить повязку. От напряжения я едва дышала. По пути, не в силах сдерживаться, я спросила:
— Как же ты его застрелил? Прямо в горло!
— Я целился в живот. — И так холодно, отстранение это прозвучало, что стало понятно: разговор окончен.