Прошло совсем немного времени, и они услышали мамелюков задолго до того, как увидели: их хохот далеко разносился в тихом вечернем воздухе. Как видно, разбойничая в этих местах, они чувствовали себя неуязвимыми.
Мамелюков боялись не без оснований. Около пятидесяти лет назад несколько тысяч юношей из этих мест были проданы египетскому султану. Этот недальновидный правитель составил из них национальную гвардию и назвал ее арабским словом «мамелюк», что означает «собственный». Через несколько лет мамелюки подняли восстание и скоро овладели всем Египтом. Теперь они внушали даже больший ужас, чем те, кто когда-то продал их в рабство.
Всадники были облачены в стальные и кожаные доспехи, у каждого в ножнах был длинный меч, а за поясом кинжал. У луки седла каждый вез большой круглый блестящий щит, а цветные султаны под наконечниками копий весело реяли у них над головами.
Мартин пересчитал противников. Мальчик не ошибся. Двадцать один воин. Он понимал, что убить придется всех, иначе они обречены. Если уйдет хоть один, он вернется с множеством других.
Последний из мамелюков уже миновал затаившегося Гуго. Их предводитель — Мартин определил это по звуку — подъехал к колодцу и спешился. Взметнувшись с места, молодой рыцарь вылетел из-за колодца и свалил двух ближайших врагов ударами своего меча. Его люди выскакивали из засады, испуская боевые кличи и разя врагов тем оружием, какое кому досталось. Мамелюков застали врасплох, и это погубило их.
Те, кто задержался в седле, развернули коней и подняли их в галоп, уносясь той же дорогой, какой подъехали. Но тут сделали свое дело Гуго с товарищем. Растянутая через дорогу веревка взметнулась и натянулась у них в руках. Первый всадник не увидел ее и полетел кувырком, остальные налетали на него, падали с седел. К ним уже бежали рыцари, и очень скоро на маленьком поле боя не осталось ни одного живого мамелюка.
Но победа была безрадостной. В бою погибли двое моряков и двое рыцарей. Их осталось пятеро, включая раненного Эмара.
Зато теперь у них были кони и оружие.
Той ночью, схоронив своих мертвых, оставшиеся в живых спали под стеной разрушенной церкви и по очереди стерегли сон товарищей. Но Мартину не спалось. Мысли его не могли успокоиться, каждый шорох или движение заставляли его вздрагивать.
Он услышал движение в том углу церкви, где уложили на отдых Эмара. Зная, что старого рыцаря мучит боль и с кашлем он то и дело сплевывает кровь, Мартин поднялся и прошел под обгорелый портал к раненому. На месте Эмара не оказалось. Чуть в стороне над крошечным костерком вился дым — из-под провалившейся крыши сюда залетал слабый сквозняк. Приблизившись, Мартин увидел, что Эмар что-то пишет. Рядом с ним стояло странное устройство с рычагами. Прежде Мартину не доводилось видеть подобного.
Эмар поднял голову, и в его глазах отразился отблеск костра.
— Мне понадобится твоя помощь, — хрипло проговорил он.
Мартин подошел, чувствуя, как напряглись все мышцы в теле.
— Чем я могу помочь? — спросил он.
— Силы, как видно, оставили меня. — Эмар закашлялся. — Идем.
С трудом подняв тяжелый мешок, он провел молодого рыцаря в угол, где пол церкви был выложен тяжелыми плитами. На многих из них виднелись надписи. «Надгробия», — понял Мартин.
— Вот это, — сказал Эмар, останавливаясь над плитой, на которой читалось одно слово: «Ромити».
Мартин вопросительно смотрел на него, не понимая, что от него требуется. Эмар с трудом улыбнулся.
— Сумеешь его поднять?
Не дожидаясь дальнейших объяснений, Мартин достал меч и поддел им камень, как рычагом.
— Подержи так, — попросил Эмар, встав на колени, и опустил кожаный мешок в темную щель. Сделав это, он кивнул молодому рыцарю: — Довольно.
Мартин бережно опустил плиту. Эмар осмотрел ее, убедился, что следов вторжения не видно, и, поднявшись, зашаркал назад, к костру, где без сил упал на землю.
Мартин смотрел в темноту, в голове у него бушевал вихрь вопросов. Когда Эмар де Виллье предложил ему вступить в орден, он принял это как честь для себя. И три года служения оправдывали его первый восторг: рыцари Храма были благородным отрядом храбрецов, верно служившим Господу, людям и Церкви. Но теперь, когда Святая земля потеряна, что с ними станется? Он больше не видел перед собой ясной цели.
Вновь поднялись со дна души старые сомнения. Уже не первый год он ощущал молчаливое напряжение внутри ордена. Из обрывков подслушанных разговоров он знал, что между орденом и Церковью нет согласия. Вместо уз дружбы и доверия он видел раздор и подозрительность. Дошло до того, что Церковь не отозвалась на их призыв о помощи. Отказ Церкви прислать людей решил судьбу гарнизона Акры. Неужели Церковь намеренно подвергла орден смертельной опасности?
Он выбросил из головы эту мысль. Такого быть не могло.
Но были еще тайные совещания Гийома де Боже со старшими членами ордена. Совещания, с которых те возвращались угрюмыми и раздражительными. И это старые рыцари, такие, как Эмар де Виллье, в котором Мартин так ценил честность и прямодушие. И тот резной сундучок, и таинственные слова великого магистра, обращенные к Эмару перед отплытием «Храма сокола». А теперь еще это.
Разве он не заслужил доверия?
— Мартин.
Вздрогнув, он обернулся к Эмару. Лицо старого рыцаря исказилось от боли, голос звучал сдавленно.
— Я понимаю, что у тебя на уме. Но поверь, когда я тебе расскажу… Я должен тебе рассказать, вынужден, ради самого ордена. Гийом доверил это знание и дело мне, но… — Его голос прервался приступом кашля, и прежде чем медленно продолжить, Эмар вытер губы. — Мой путь кончается здесь, мы оба это знаем. — Он поднял ладонь, не давая Мартину возразить. — Я должен доверить тебе то, что знаю. То, что я едва начал, придется заканчивать тебе.
Мартин покраснел от стыда за свои недобрые мысли.
— Сядь поближе, — попросил Эмар.
Когда молодой человек исполнил его просьбу, он несколько минут переводил дыхание, после чего начал:
— Долгие годы эта тайна была известна лишь немногим в ордене. Вначале — всего девятерым. И с тех пор в тайну никогда не посвящали более девяти человек одновременно. Она — сердце нашего ордена, источник страха и зависти Церкви…
Эмар говорил всю ночь. Первым чувством Мартина было недоверие, затем его сменил ужас, даже гнев. Но говорил об этом Эмар, а значит, история не могла быть вымыслом. Только правдой.
По мере того как Эмар ослабевшим голосом говорил, новое понимание родилось в душе Мартина. Гнев сменился трепетом перед неслыханным благородством задуманного. Эмар заменил Мартину отца, и такая искренняя преданность старого рыцаря тайной цели ордена много значила для юноши. С каждым словом Эмара новая цель проникала в душу и навечно укладывалась в сознании.
Они проговорили до восхода солнца. Когда Эмар закончил, Мартин долго молчал. Потом спросил: