– Ты обвиняешь чиновника федеральной правоохранительной системы в использовании прессы в собственных интересах?
– Это случалось и раньше.
– Да, случалось. Почему ты сразу не сказал мне о картине?
– Думал, что давление со стороны поубавит пыл ФБР.
– Ну, насчет этого ты был почти прав. Поиски Грека Чарли набирают обороты. Теперь за ним охотятся все оперативные отделы в штатах Нью-Йорк, Нью-Джерси, Делавэр и Мэриленд.
– Вот дерьмо!
– Я так и думал, что ты в него вляпаешься.
– Ларри, ты слышал что-нибудь насчет наемного убийцы из Аллентауна?
Пауза.
– Откуда ты о нем узнал?
– Услышал где-то на улице.
– Ну да, конечно. Помнишь эти убийства, которые мы много лет пытаемся связать с бандой братьев Уоррик?
– Да.
– Говорят, что киллер – какой-то старый профессионал из Аллентауна.
– Вот как.
– Да.
– Это нехорошо, так ведь?
– Да, нехорошо. Хорошенько выспись, Виктор, потому что тебе понадобится свежая голова.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы придумать, как доставить моего клиента домой, дать ему возможность попрощаться с умирающей матерью, а мне – перевести кучу драгоценностей в наличные. Все это должно было позволить нам с Чарли пережить трудное время не за решеткой, а на свободе, не получив при этом серьезных телесных повреждений. Требовалось заставить фэбээровцев пойти на сделку и заключить ее как можно быстрее. В противном случае закроет вопрос профи из Аллентауна. Обычно при поиске решения трудной проблемы приходится идти на жертвы, отступать от базовых инстинктов и действовать дерзко, сообразно обстоятельствам. Но сейчас следовало проявить осторожность.
Мне не понравилась шумиха, поднятая прессой; она внесла сумятицу в и без того запутанную жизнь Чарли. Однако остановить ее было не в моих силах, и я решил, что воспользуюсь ею по полной программе. Пришло время узнать помощнице федерального прокурора Дженне Хатэуэй, как низко я могу пасть.
На следующее утро я не переставая отвечал на телефонные звонки. Телерепортеры выстроились у моего офиса, как самолеты на взлетно-посадочной полосе, ожидая эксклюзивных интервью.
– Шестой канал, заходите, ваша очередь. Двадцать девятый канал следующий, а потом – Третий. Однако я могу отвлечься, когда позвонят из «Нью-Йорк таймс», – не хочу заставлять ждать солидное издание. А в два у меня назначена фотосессия с «Инкуайрер». Мы успеем?
В каждом интервью, говоря о картине и ее местонахождении, поскольку именно об этом спрашивали журналисты, я упоминал своего клиента Чарли, который просто хотел вернуться домой и попрощаться с умирающей матерью, но этому мешали бессердечные деспоты из ФБР.
– Мой клиент хочет вернуть картину не ради собственного блага и даже не ради фонда Рандольфа, а для блага всех людей нашей великой страны и всех последующих поколений. Он хочет вернуть ее для детей, которые обогатят свою жизнь, глядя на этот шедевр. Если бы только ФБР вело себя немного разумнее. Если бы только оно перестало действовать в своих собственных интересах и подумало о детях. Ведь главное в жизни – это дети.
И разумеется, во всех интервью я делал важное заявление.
– Моя фамилия Карл, – представился я журналистке, которая сидела передо мной с раскрытым блокнотом и ручкой наготове.
– Вы уже говорили, – сказала она. – Дважды. Расскажите мне о своем клиенте.
– Прекрасный старик, – сообщил я. – На самом деле очень даже безобидный. Господи, ему за шестьдесят, и росту в нем меньше полутора метров. – Я выдавил смешок. – Вряд ли такого можно назвать угрозой для общества.
– Где он сейчас?
– Скрывается. Это настоящий позор: его мать умирает и молит Бога, чтобы последний раз перед смертью увидеть сына. По-моему, правительство действует неразумно.
– Похоже на то.
– Хотите пить? Может быть, воды?
– Нет, спасибо.
Дело происходило в моем кабинете. Я был при пиджаке и галстуке, ноги стояли на полу, а не лежали на письменном столе. Я вел интервью в нарочито задумчивой, озабоченной манере, выслушивая вопросы так, будто не слышал их раньше, и формулируя ответы, как будто действительно беспокоился за исход. Мой безупречный этикет объяснялся не камерами, так как их не было, а тем, что сидевшая передо мной журналистка была удивительно привлекательной. Волосы – как полированная медь, зеленые глаза, бледная веснушчатая кожа, возраст где-то около тридцати. Звали ее Ронда Харрис. На ней был обтягивающий синий свитер и зеленый шарф. Время от времени, когда она старательно записывала в блокноте, в уголке рта показывался розовый кончик языка.
– Я могу поговорить с Чарли? – спросила она.
– Нет, извините. Это невозможно.
– Но встреча с ним помогла бы мне выбрать правильный тон статьи. В ней я хочу сфокусироваться на его возвращении, несмотря на то, что написал Томас Вульф.
– А, оригинал от литературы. Похвально. Вам нравится Вульф?
– Я его обожаю.
– На мой взгляд, слишком многословен.
– Но именно за это я его люблю. Мне нравятся выдержанные излишества, я получаю чувственное удовольствие от его длинных тяжеловесных предложений. Иногда его проза приводит в истинный восторг.
– Я тоже порой болтаю без умолку.
– Прошу вас, позвольте мне встретиться с Чарли или хотя бы поговорить по телефону. Мне это очень поможет. По-моему, в основе истории его жизни лежит идея изгнанничества. Чарли Калакос, как Джордж Вебер, пытается вернуться домой, во враждебный ему город.
– Звучит очень интересно, Ронда. Я могу называть вас так?
– Конечно. – Лицо осветила искренняя улыбка, глаза потеплели, губы приоткрылись, как у котенка, обнажив белые, очень ровные зубы.
– Пожалуйста, называйте меня Виктор. Как вы, безусловно, понимаете, Ронда, Чарли разыскивают многие, более или менее опасные люди. Его местоположение должно оставаться в тайне. Даже мне неизвестно, где он и как с ним связаться.
– Но вы же с ним встречаетесь, не так ли?
– Да.
– Где вы это делаете?
– Ну-ну, Ронда. Я не могу этого раскрыть.
– Как часто вы с ним встречаетесь?
– В каком издании, говорите, вы работаете?
– В «Ньюсдей».
– Вы репортер уголовной хроники?
– Я сообщаю о событиях в мире искусства в качестве внештатного корреспондента.
– А, Рембрандт.
– Да, знаменитый Рембрандт. – Она подалась вперед, похлопывая ручкой по губам, широко открыв красивые глаза. – Вы видели эту картину?