К. Лоренс Слокум был плотным мужчиной в толстых очках, обладавшим заносчивым характером и громким утробным смехом. Он явно получал необыкновенное удовольствие от моего унижения. Мы не были ни друзьями, ни врагами – просто коллегами, наши офисы находились на одной и той же улице. Я был уверен в том, что Ларри не придерживается самых высоких профессиональных стандартов, а он – в том, что мне лень притворяться, будто я следую его примеру, и это взаимопонимание помогало нам удивительно плодотворно сотрудничать. Он договорился о моей встрече с наводящей ужас Дженной Хатэуэй, помощником федерального прокурора, которая проявляла странный, неугасающий интерес к Чарли Калакосу. Хатэуэй попросила нас подойти к ней после суда – так мы и очутились в зале.
После того как судья объявил перерыв, Хатэуэй собрала документы в огромный портфель и двинулась по проходу к двери. Не говоря ни слова, одним движением головы она приказала нам следовать за ней. Стуча каблуками по линолеуму, она провела нас по коридору в комнату для свидания с адвокатами – мрачное место без окон, где стояли металлические стулья и покрытый коричневым пластиком стол.
Когда она вновь изучающе посмотрела на меня, я изобразил самую подобострастную улыбку и протянул руку:
– Виктор Карл.
Дженна Хатэуэй не обратила внимания на протянутую руку и процедила сквозь зубы:
– Я знаю, кто вы.
– Это хорошо. Я действительно рад возможности встретиться с вами и обсудить соглашение относительно бедняги Чарли. Уверен, что мы все ищем способ, который позволил бы свершиться правосудию и вернул бы чудесное произведение искусства на принадлежащее ему…
– Сделайте одолжение, Виктор, – перебила она меня, – заткнитесь. Не только здесь, в этой комнате, где ваш голос раздражает меня сверх всякой меры, но и перед микрофонами репортеров. Я понимаю, вы обожаете выступать, но разрешите напомнить, что вы не Карузо. Молчание, поверьте, послужит вашим собственным интересам.
Немного ошарашенный, я взглянул на Ларри, который с трудом сдерживал смех, а потом снова на Дженну Хатэуэй.
– Это невежливо, – сказал я.
– А я не стараюсь быть вежливой.
– Поздравляю, вам это удается. Тем не менее мои выступления в прессе привлекли ваше внимание.
– Что нужно сделать, чтобы вы заткнулись?
– Сразу переходите к делу? Я восхищен. Берете быка за рога. Очень часто юристы ведут длительные, бессмысленные разговоры, не затрагивая суть вопроса. Они могут говорить бесконечно, и это…
– Опять? – спросила она.
– Что «опять»?
– Слишком много болтаете. Делаете это нарочно, чтобы меня разозлить?
– Вообще-то да, – признался я.
Она повернулась к Ларри:
– Он клинический болтун или просто полный идиот?
– О, в нем уживается и то и другое, но сегодня он больше похож на полного идиота.
Хатэуэй смерила меня взглядом. Приметив поношенные туфли, двойные складки на брюках, мятую рубашку, таинственно сияющий красный галстук, она закатила глаза, громко вздохнула и опустилась на стул. Я сел напротив.
– Что мне нужно сделать, – спросила Хатэуэй, – чтобы вы исчезли из моей жизни?
– Договориться о сделке.
– На каких условиях?
– Мы возвращаем картину на ее законное место, в фонд Рандольфа, а вы снимаете все обвинения.
– Мы не снимем все обвинения, – сказала она. – Это невозможно. И что насчет его свидетельских показаний? Ему придется заговорить.
– При освобождении от уголовного преследования?
– Это несерьезно.
– Сколько лет вы гоняетесь за бандой братьев Уоррик? – обратился я к Ларри.
– Много, – ответил он.
– С какими результатами?
– Нулевыми.
– Какова продолжительность жизни тех, кто соглашается дать показания против бандитов?
– Короткая.
– Нас уже пытались запугать, моему клиенту и мне угрожает прямая опасность. Первое – в порядке вещей, но второе я воспринимаю очень серьезно. И все же Чарли даст показания о пребывании в банде Уорриков, если вы гарантируете ему неприкосновенность. Он подпадает под программу защиты свидетелей.
– Разумеется, подпадает, – согласилась Хатэуэй. – Он имеет все шансы провести остатки дней в кондоминиуме рядом с полем для гольфа за государственный счет.
– Кстати, он что-то говорил о плазменном телевизоре.
– Он настоящий клоун или только косит под него? – спросила Хатэуэй у Слокума.
– К сожалению, настоящий, – ответил тот.
– Тогда нам не о чем больше разговаривать, – заявила Хатэуэй. – ФБР вот-вот найдет вашего клиента. Пока мы тут сидим, ребята проверяют сведения из надежных источников.
– Даже если так, это не означает, что ФБР найдет картину, – сказал я. – Разве я не упоминал, что мы вернем картину? Разве не ради нее вы охотитесь за Чарли все это время? Разве не ради нее ФБР установило пост рядом с домом его матери?
Она холодно взглянула на меня:
– Мне наплевать на автопортрет какого-то мертвого голландца.
Я в недоумении уставился на нее. Я ничего не понимал. Если она искала не картину, то что? Я вопросительно посмотрел на Ларри. Он лишь пожал плечами.
– Тогда что же вам нужно?
– Я хочу знать, как к нему попала эта картина.
– Она была украдена, – сказал я. – Тридцать лет назад. Что еще вас беспокоит? Вам уже нечего предъявить похитителям. Срок давности истек. Кража сошла им с рук. Иногда случаются несправедливые триумфы. Давайте двигаться дальше.
– Я не желаю двигаться дальше – отрезала Хатэуэй. – Если он явится с повинной, ему придется говорить не только об участии в банде, но и об ограблении фонда Рандольфа. Обо всем. И ему придется назвать соучастников.
– Чарлз не будет этого делать. Он уже заявлял об этом.
– Тогда прощайте. Хотите сделку, заключайте ее с Ларри.
– Но в его юрисдикции только обвинения со стороны штата, а против моего клиента существует федеральный обвинительный акт.
– Правильно.
– Что вам нужно на самом деле?
– Ваш клиент знает.
– Чарли знает?
– Конечно. Вот мои условия. Если он явится с повинной и расскажет правду обо всем – обо всем без исключения, – мы что-нибудь придумаем.
– Я поговорю с ним.
– Хорошо. – Хатэуэй встала, подняла с пола свой гигантский портфель и стукнула им о стол. – Мне нужно идти. Я содрала с бухгалтера не всю кожу. Но вот что, Виктор. Если я еще раз увижу вашу отвратительную физиономию на экране телевизора или прочитаю ваши глумливые интервью, то следующая прямая угроза вашей жизни будет исходить от меня.