– Спасибо, что навестили моих родителей, – сказала Моника. – Им было приятно поговорить о Шанталь. Когда они говорят о ней или смотрят фильмы, мне кажется, что она с нами.
– Мне понравились ваши родители.
– Вы им тоже понравились.
– Но ваш отец косился на меня.
– Только вначале. Потом он оттаял. Вы самый лучший друг понарошку.
– Были и другие?
– Да, несколько.
– Кто они?
– «Голубые».
– Это, должно быть, упрощало положение.
– Смотря чье. На самом деле родители не показывают фильмы кому ни попадя.
– Вы уверены? У меня сложилось впечатление, что они заманивают мормонских миссионеров и коммивояжеров, чтобы показать им видеопленки и рассказать историю Шанталь.
– Неправда. Между прочим, мама с одобрением сказала, что вы разбираетесь в «Чексмикс».
– В конце концов вам придется сказать им, что мы не встречаемся.
– А разве мы не встречаемся?
– Нет, Моника. Это не было свиданием.
– Я пригласила вас домой, вы познакомились с моими родителями.
– Вы шутите?
– Да, я шучу. Мама некоторое время будет спрашивать о вас, а потом я скажу, что мы расстались, вот и все. Может быть, в следующий раз я буду понарошку встречаться с доктором. Родителям нравятся врачи.
– Почему бы вам не ходить на свидания по-настоящему?
– Это значительно сложнее. А вы не хотите попробовать встречаться понарошку, Виктор?
– Почему бы и нет? Все остальное у меня понарошку. Расскажите о своем брате, Ричарде.
– А что рассказывать? Он немного печальный, немного одинокий, но очень умный. Он мой старший брат. Я его боготворила.
– Чем он занимается?
– Ничем. Только играет на компьютере и смотрит телевизор.
– У него нет друзей?
– Трудно завести друзей, если не выходишь из дома двадцать пять лет.
– Не понял.
– Он не выходит из дома. Он не в состоянии переступить через порог. У него такая болезнь…
– Агорафобия?
– Точно. Первый раз, когда я об этом услышала, я подумала, что он боится верхней одежды. Но в действительности она означает, что он не может выйти на улицу и посещать общественные места.
Я вспомнил домашнее кино на стене гостиной, не ту часть, где Шанталь позирует и играет с двоюродной сестрой Ронни, и не ту, где в сборе вся семья, и не ту, где миссис и мистер Эдер полны надежд на светлое будущее. Нет, я вспомнил розовощекого мальчика, со смехом подбрасывающего палые листья. Печаль, которая, словно паразит, поселилась в доме, превратила его в инвалида. А я жестоко наехал на него. Конечно, он это заслужил, и все-таки мне стало стыдно. По большому счету он не виноват. То зло, которое пришло за Шанталь, затронуло и его.
– Я намерен выяснить, что случилось с вашей сестрой, Моника, – сказал я.
– Вы беретесь за это дело?
– Не в том смысле, в каком вы хотите. Я не могу взяться за поиски Шанталь. Поэтому мне не нужно от вас ни аванса, ни гонорара, ни денег на расходы. Однако этот случай вступает в конфликт с другим моим делом, и я не имею права его игнорировать.
– Только из-за того дела?
– Честно говоря, не совсем.
– Тогда почему, Виктор?
– Не знаю… Может быть, из-за татуировки, которую я буду видеть в зеркало всю оставшуюся жизнь. Может быть, из-за того, как несчастье с Шанталь отразилось на всех вас. Это не должно было случиться.
– Не понимаю.
– Я тоже многое не понимаю. Моя квартира разгромлена, партнерство трещит по швам, я часто напиваюсь, заигрываю с журналистками, сплю с риелторшами. Честно говоря, моей жизни отчаянно не хватает твердой опоры и чистоты. Пропавшая Шанталь – все, что у меня есть.
– Виктор, вы так… Это настолько… – Она поцеловала меня в щеку.
– Но мы все равно не встречаемся, – предупредил я.
– Знаю. Просто я счастлива. Это послание свыше, ведь так? Я имею в виду татуировку.
– Может быть.
– От Шанталь.
– От кого-то. В вашей семье есть татуировщик?
– Нет.
– Я все еще пытаюсь узнать, кто меня разукрасил.
– Она. Вы изо всех сил избегаете правды, и напрасно. Итак, когда мы начинаем?
– Мы?
– Ну конечно.
– Нет.
– Вы не позволите мне помогать?
– Моника, я работаю в одиночку.
– Но я хочу помочь. Прошу вас, Виктор. Мне это нужно.
– Моника, это невозможно… – И тут я запнулся.
Я привык работать в одиночку. Одной из причин, почему Бет не удовлетворяла работа в фирме, являлась моя склонность к самостоятельным действиям. И вот Моника, жизнь которой определялась трагическим исчезновением Шанталь, спрашивала, нельзя ли ей помочь в моем расследовании. Я не представлял, что она может сделать, но чувствовал, что она больше, чем кто-либо другой, имеет право быть в курсе дела. А может быть, я просто размяк от неожиданного поцелуя.
– Ладно, – сказал я. – Можете помогать.
– Правда? Вы действительно разрешаете?
– Ну конечно. Начнем через пару дней. Я думаю, нам нужно навестить старого друга ваших родителей.
– О, Виктор, это сказочно интересно. Я возьму в клубе несколько дней отпуска, куплю черные кожаные брюки, почищу пистолет.
– Нет, никакого оружия.
– Но, Виктор, я так люблю свой пистолет.
– Никаких собак, никакого оружия, никаких острых каблуков, которыми можно поранить человека. Это не мой стиль – по крайней мере на работе.
– Ладно, ладно, угомонитесь. А как насчет черных кожаных брюк – их-то хоть можно надеть?
– Почему именно черные кожаные брюки?
– Как у Эммы Пил из сериала «Мстители».
– Хорошо, черные кожаные брюки можно.
– Но почему нам не начать прямо сейчас?
– Потому что я должен кое с кем встретиться в Нью-Джерси, причем один на один.
На этот раз я оделся, чтобы не выделяться из толпы: красная бейсболка, белая футболка, ярко-желтая гавайская рубашка, джинсы и кроссовки. Хотел надеть шорты, но бледные ноги не совсем соответствовали образу завсегдатая пляжа. Когда я добрался до набережной Оушн-Сити напротив Седьмой улицы, солнце садилось за горизонт и небо над океаном окрашивалось в яркие разноцветные тона. Я внимательно осмотрелся. Не было ни Чарли, ни потенциальных шпионов – кругом обычные гуляки, флиртующие и отвергающие флирт, веселые и грустные, жующие на ходу и уже поевшие. Я подумал, что немного мороженого не повредит моей маскировке.