— И вам спасибо, — сказал я, глотнув «Шато Марго». — Вино великолепное.
Крейс поднял свой бокал.
— Ваше здоровье. За вас. За все.
— Ваше здоровье, — вторил ему я, опустив глаза. — Ну что, давайте, я помою посуду?
— Да, но вы же почитать хотели.
Я прокашлялся.
— Гордон, что касается чтения…
— Да?
— Дайте мне часок. Хочу просмотреть свои записи, переделать пару предложений.
В его лице отразилось разочарование.
— Не хотелось бы ударить в грязь лицом перед вами.
— Что ж, ладно. — Крейс бросил взгляд на грязные тарелки, чашки и миски на рабочем столе. — Не трогали бы вы пока посуду. Позже помоете, если захотите. Тут такой беспорядок, одной тарелкой больше, одной меньше — какая разница?
— Хорошо, — согласился я. — Скажите, что вам нужно, пока я не ушел.
Крейс на минуту задумался, протянул мне свой бокал. Я стал наполнять его темной, почти черной жидкостью, а Крейс тем временем ладонью как бы невзначай коснулся моей руки и улыбнулся. Я не знал, как долго еще я смогу терпеть такое поведение, но ничего не сказал.
— Я буду ждать вас, — бросил мне вдогонку Крейс, когда я выходил из кухни.
Я пришел в свою комнату и стал просматривать свои наброски. Героем моего романа был молодой человек по имени Ричард, который не мог смириться с тем, что его возлюбленная, Эмма, положила конец их отношениям. Я описал, как юноша стоит на улице перед домом Эммы, смотрит на ее окна, не в силах понять, почему его отвергли. Он вспоминал то время, когда они были вместе, и млел от счастья. И был Ричард так одержим этим своим прошлым, что ему казалось, будто он и Эмма никогда и не расставались. Он возвращается в свою новую пустую квартиру, по пути покупает продукты и готовит дома вкусный ужин. Накрывает стол на двоих и за ужином беседует с пространством напротив него, словно там сидит его возлюбленная. Он сказал тост и поднял бокал, чокаясь с Эммой, идеальной женщиной, которую он всегда будет любить и которая навечно останется неизменной и нетронутой, по крайней мере, в его памяти.
Крейса я нашел в гостиной. Он сидел, закрыв глаза, хмурился. При моем появлении он открыл глаза, улыбнулся и сказал, чтобы я садился напротив него.
— Устраивайтесь поудобнее и начинайте читать, — радостно произнес он.
Кашлянув, я объяснил, что принес всего лишь небольшой эпизод, который, я надеюсь, со временем разовьется в более крупное произведение. Нерешительно я начал читать. Время от времени я поднимал голову и бросал взгляд на Крейса. Тот слушал внимательно, иногда кивал, одобряя, соглашаясь или в силу привычки. Не знаю, как долго я читал, может, около четверти часа, но к тому времени, когда мое повествование подошло к концу — завершалось оно сценой, когда Ричард за ужином обращается к своей воображаемой возлюбленной, — я заметил, что в глазах у Крейса стоят слезы. Когда я умолк, он был так взволнован, что не мог произнести ни слова.
— Простите, — наконец сказал он, махнув рукой перед своим лицом. — Это… это прекрасно. Восхитительно.
— А мне кажется, что этот отрывок требует доработки, — возразил я, изумленный и смущенный его реакцией.
— Нет, нет, идеально написано.
— Конечно, я буду благодарен вам за любую критику. Может, на ваш взгляд, следует что-то переделать, изменить?
— Нет-нет, не меняйте ни слова. Ни единого слова.
— Спасибо, Гордон. Ваша похвала для меня очень много значит.
— Не стоит благодарности, мой милый мальчик. Вы все написали замечательно. У вас богатое воображение.
* * *
Следующие несколько дней я выполнял свои обязанности: поместил гравюру из книги Франческо де Лодовичи под новое стекло и повесил ее на стену, поправил остальные картины, которые сдвинул с места бывший помощник Крейса, вымыл грязные кастрюли и сковороды, прибрался в гостиной. Работая, я мысленно репетировал сцену разоблачения Гордона, представлял, как изложу ему постыдные факты его биографии. Я войду в гостиную, где Крейс будет читать, и попрошу выслушать меня: я хочу сообщить ему нечто важное. Он поднимет голову, поначалу глядя на меня безо всякого интереса, но потом, когда услышит мою речь, глаза его наполнятся паническим ужасом. Я вновь и вновь прокручивал в голове наш разговор, мысленно произнося каждую фразу с разными интонациями, выделяя то или иное слово, делая паузы. Я остановлюсь и несколько мгновений буду хранить молчание, наблюдая, как меняется в лице Крейс, узнав, что у меня есть предсмертная записка Криса. Да, эта пауза добавит драматизма. Великолепный план.
Однако я должен говорить убедительно, уверенно. В конце концов, не хочу же я, чтобы Крейс исказил мои слова. Оправдаться он не сможет. У меня есть письменные доказательства его вины, там все изложено черным по белому.
Главное — выбрать точный момент. Прежде чем бросить Крейсу вызов, я должен усыпить его бдительность, сделать так, чтобы он испытывал ложное чувство безопасности. Поэтому я исправно выполнял распоряжения старика, старался не сердить его, не восстанавливать против себя. Игнорировал его вспышки раздражительности, грубые выходки, пренебрежительный отказ отвечать на мои вопросы и терпел его жалкие попытки флиртовать со мной. Когда он «случайно» меня касался, пытаясь протиснуться мимо меня в угол кухни, и я чувствовал, как его грудь прижимается ко мне, я просто закрывал глаза, представляя, что я нахожусь где-то в другом месте. С тех пор как я вернулся, его интерес ко мне заметно возрос — почти до одержимости, иначе и не скажешь. Например, когда я сказал, что мне нужно отлучиться из палаццо за новым стеклом для гравюры Франческо де Лодовичи, он едва не расплакался. Уступил лишь после того, как я заметил, что иначе придется повесить гравюру под разбитым стеклом, и пообещал обернуться быстро. Часто я ловил на себе его взгляд: он смотрел на меня с мечтательным выражением на лице, будто вспоминал что-то приятное из своего прошлого.
Однажды вечером, после того, как Крейс сказал мне, что он укладывается спать, я сделал себе горячую ванну. Я погрузился в воду и закрыл глаза, слушая биение своего сердца, звучавшего, как отдаленный прерывистый бой барабана. Не знаю, сколько времени я так лежал. Зато помню ощущение свободы, что владело мной в том темном местечке, где все мои чувства восприятия были притуплены. Пока вода не остыла, я натер себя мочалкой, смыл мыло, выбрался из ванны и только начал вытираться, как увидел, что дверная ручка медленно поворачивается. Я сообразил, что забыл запереть дверь, — в конце концов, Крейс ведь пожелал мне спокойной ночи. Собираясь задвинуть шпингалет, я быстро подскочил к двери, но она уже начала открываться. Я повязал полотенце вокруг бедер, но Крейс, даже не удосужившись постучать, уже входил в ванную. Извинившись, он сказал, что ему надо срочно в туалет. Крейс все еще был полностью одетым — в ярко-оранжевых вельветовых брюках, белой рубашке и светло-коричневом твидовом пиджаке, который он не снимал целый день. Очевидно, он все-таки решил пока не ложиться спать. Его взгляд остановился на моей груди, заскользил вверх-вниз по моему торсу, словно он собирался полакомиться моей плотью.