Наступило воскресенье, двадцать второе февраля. На улицах было невероятно тихо. На Карл-Юхансгате не видно было ни одного пешехода, хотя ночные клубы и некоторые пабы были еще открыты. Метель тяжело и влажно мела с фьорда и отпугивала большинство гуляющих от поиска новых приключений. Даже на стоянке такси у Национального театра, где обычно в это время происходили драки и громкие ссоры, было почти безлюдно. Только девушка в слишком короткой юбке и легких ботинках стояла спиной к ветру, переступала с ноги на ногу и быстро говорила что-то в мобильный телефон.
— Лучше проехать по Дроннинг-Мёудсгате, — сказал один из полицейских и сунул в карман клочок бумаги.
— А по-моему...
— Дроннинг-Мёудсгате, — повторил полицейский. — Кто из нас объезжает этот район годами?
Младший полицейский сдался. Он первый раз дежурил с этим здоровенным мужиком, развалившимся сейчас на пассажирском сиденье, и решил, что лучше всего помалкивать и делать то, что скажут. Они продолжали ехать в тишине.
— Вот, — сказал младший, останавливая машину за большим сугробом на Витфельдсгате. — Это лучшее место для парковки.
— Выбираться отсюда будешь сам, — ворчал здоровенный полицейский, с большим трудом выбираясь из машины. — Если мы не сможем выехать, разбираться с этим дерьмом будешь сам. Я возьму такси. Просто чтоб ты знал. Я, черт побери, не собираюсь... — Последние слова отнес порыв ветра.
Молодой полицейский ступал в следы коллеги.
— Чертовски повезло, — демонстративно, в сторону, произнес старший, ловко открывая подъездную дверь отмычкой, загородив при этом широкой спиной замок. — Дверь, мать ее, была открыта! Так что не понадобятся никакие разрешения ни от каких гребаных юристов. Давай заходи, полицейский Кальвю.
Петеру Кальвю было двадцать девять лет, и он до сих пор не растерял свою детскую веру в добро. Он был аккуратно и коротко пострижен и хорошо одет. В сравнении с неряхой в джинсах и стоптанных ботинках «мартинс», который шел впереди него к лифту, Петер Кальвю выглядел так, будто в полицию Осло его завербовали из академии Вест-Пойнт. У лестницы он остановился, заложив руки за спину.
— Это грубое нарушение закона! — сказал он срывающимся голосом. — Я не могу...
— Заткнись, — равнодушно оборвал его старший коллега.
Дверь лифта открылась, коллега бесцеремонно ввалился внутрь, Петер Кальвю, поколебавшись, вошел за ним.
— Поверь мне, — сказал старший полицейский с издевательской улыбкой. — В этой профессии не выжить без мелких нарушений. Мы должны приходить неожиданно, сам понимаешь.
Он подмигнул. Взгляд был странный: один глаз синий, другой карий, как у лайки.
Они поднялись на четвертый этаж. Лысый полицейский ударил кулаком в зеленую дверь, прежде чем прочел имя на табличке, роль которой исполнял клочок бумаги с неуклюжими буквами, прикрепленный к косяку канцелярской кнопкой. Потом поднял глаза и прочитал:
— Ульрик Гёмселюнд. Все правильно.
Тут он отошел на два шага назад и с невероятной силой ударил плечом по двери. Из-за нее раздался крик. Полицейский разбежался еще раз и ударил по двери ногой. Дверь поддалась, сорвалась с петель и начала валиться на пол в коридоре, как в замедленной съемке.
— Вот так! — торжествующе сказал полицейский, заходя внутрь. — Ульрик! Ульрик Гёмселюнд!
Петер Кальвю остался стоять в коридоре. Под элегантным коротким пальто от Барберри пот с него катился градом. Да он сумасшедший! — ошеломленно подумал Кальвю. — Совершенно чокнутый! Мне говорили, чтоб я без слов выполнял его распоряжения. Что нужно просто слушаться и вести себя так, будто ничего особенного не происходит. После отстранения никто не может с ним работать. Они называют его одиноким волком, человеком, которому нечего больше терять. Но мне-то есть что терять! Я не хочу...
— Констебль Кальвю, — проревел коллега откуда-то из квартиры. — Иди сюда! Иди, мать твою, сюда, кому говорю!
Он нехотя вошел в комнату, должно быть, гостиную, и подошел поближе.
— Посмотри на этого заморыша, — пробасил коллега.
Мужчина двадцати с небольшим лет стоял в самом углу, за стойкой с музыкальным центром, под рядами книжных полок, которые тянулись до потолка во всей гостиной. Он был голый и горбился, стыдливо прикрываясь рукой.
— Ну, с этим управились, — сказал здоровенный полицейский Кальвю. — Покарауль его пока, а я немного осмотрюсь. Он так трясется над своим членом, будто боится, что мы его украдем. Да мы не будем! — повернулся он к хозяину квартиры, длинноволосому, встрепанному молодому человеку, продолжавшему стоять, вжавшись в угол. — Можешь расслабиться.
— Берите все, что вам нужно, — заикаясь, произнес тот. — У меня есть деньги в бумажнике. Можете взять...
— Успокойтесь. — Петер Кальвю сделал шаг по направлению к голому молодому человеку. Тот поднял руку, защищая лицо. — Ты что, ему не сказал? — вспылил Кальвю и посмотрел в глаза старшему коллеге, поражаясь силе собственной злости. — Твою мать! Ты не сказал ему, что мы из полиции?
Хозяин квартиры всхлипнул. Коллега прошипел:
— Успокойся! Конечно, я сказал. Парень, наверное, совершенно глухой. Не позволяй ему с места сойти.
Петер Кальвю попытался успокоиться. Он поправил воротник пальто и галстук, как будто сейчас, во время этого в высшей степени незаконного обыска, ему было важнее, чем когда-либо, быть подобающе одетым. Он должен был что-то сделать. Остановить произвол. Восстать против коллеги, который был старше его по званию. Позвонить кому-то. Протестовать. Он мог, например, спуститься вниз и вызвать патрульную машину. Однако его хватило только на то, чтобы попытаться успокоить трясущегося хозяина квартиры.
— Не бойтесь! — Кальвю постарался изобразить на лице улыбку. — Он много шумит, но он неопасный. — Голос прозвучал робко и совершенно неубедительно, он сам это слышал. — Мы должны просто проверить...
— Любитель, — посетовал коллега из-за двери. — Ульрик Гёмселюнд просто желторотый новичок, как я погляжу! — Он вошел в комнату, держа в руке пакетик с белым порошком.
— Бачок, — тоном учителя сказал он, — это первое место, в котором мы ищем, Ульрик. Самое первое. Покажи мне квартиру, в которой, как я подозреваю, есть наркотики, и я вслепую пойду в сортир, подниму крышку бачка и загляну под нее. Это так чертовски скучно!
Он погладил себя по рыжим с сединой усам. Осуждающе покачивал головой из стороны в сторону, пока открывал пакетик, потом сунул грязный мизинец в порошок и попробовал его на вкус.
— Кокаин! — воскликнул он деланно-удивленным голосом. — Я-то был уверен, что ты хранишь в сортире картофельную муку. А вместо этого там хорошенькая порция дерьма из западных районов. Фу, как стыдно. Стоять!
Мужчина в углу дернулся, обезумев от страха. Он начал сползать по стене, продолжая сжимать руками пах. Теперь он навзрыд плакал.