Младшего сына звали Рашидом, в честь его покойного брата. Ни одному из четверых старших мальчиков это имя не подходило. Все они внешне напоминали свою мать. Но когда родился пятый сын, Абдалла сразу обратил внимание, что у него широкий подбородок с крохотной ямочкой посередине. На второй день младенец открыл глаза, и оказалось, что левый чуть-чуть косит. Абдалла рассмеялся от счастья и назвал мальчика Рашидом.

О мести за смерть брата Абдалла никогда не помышлял. Во всяком случае, после того как улеглась первая ярость и он вернулся из Швейцарии домой. Да и кому, собственно, мстить? Убийц так и не поймали. И юноша-араб, даже располагая неограниченными финансовыми возможностями, никак не сумел бы своими силами расследовать убийство на территории США. Полицейский, закрывший дело, сам был жертвой системы, и вряд ли стоило тратить время и деньги, чтобы учинить над ним расправу.

Ненависть, настоящая и единственная ненависть, какую Абдалла ар-Рахман долго вынашивал, была направлена на Джорджа Буша Старшего. Этот человек, впоследствии ставший директором ЦРУ, тогда, в 74-м, задолжал отцу услугу. Обладая немалым влиянием, он мог одним телефонным звонком сдвинуть следствие с мертвой точки. Поскольку Рашида, судя по всему, убила банда юнцов-расистов, которых бесило, что «черномазые» встречаются с белокурыми девчонками, раскрыть убийство не составило бы особого труда — если бы только полиция захотела постараться и отнеслась к делу серьезно.

Но Джорджа Герберта Уокера Буша куда больше занимали собственные переживания, очень он оскорбился, что пост вице-президента достался другому, недосуг ему было откликнуться на просьбы делового партнера, которого он счел за благо забыть.

Со временем Абдалла понял, в чем заключается самый важный урок, какой можно извлечь из обстоятельств, связанных со смертью брата: услуга услуге рознь. В особенности если не имеешь в запасе чего-нибудь такого, что не позволит должнику забыть о его обязательствах, хочет он этого или нет. Многие были в долгу перед Абдаллой, ведь без малого тридцать лет он дарил людей своей щедростью, не требуя взамен почти ничего.

Ждал, когда придет время. И оно пришло, когда Хелен Лардал Бентли окончательно и бесповоротно подтвердила, что он прав: американцам доверять нельзя, ни под каким видом.

— Можно мне посмотреть боевик, папа? Можно?

— Нет. Ты же знаешь. Это не для тебя.

Абдалла взъерошил сынишке волосы. Рашид обиженно надулся и, повесив голову, поплелся искать братьев. Накануне вечером они приехали из Эр-Рияда и пробудут дома целую неделю.

Абдалла стоял, глядя вслед сыну, пока тот не скрылся за углом большой конюшни. А потом направился в тенистый сад. Решил поплавать.

10

У Ханны Вильхельмсен не было друзей.

Она сознательно сделала такой выбор, но раньше все обстояло иначе.

Ей было сорок пять лет, и двадцать из них она служила в полиции. Карьера ее оборвалась на Рождество 2002 года, когда при аресте преступника, убившего четырех человек, она получила тяжелое ранение. Крупнокалиберная револьверная пуля вошла между десятым и одиннадцатым грудными позвонками. И по непонятной врачам причине застряла там. Удалив ее, хирург был настолько поражен тем, в какое месиво превратились некогда живые нервные волокна, что даже попросил их сфотографировать, думая про себя, что никогда не видел ничего страшнее.

Начальник полиции уговаривал Ханну остаться на службе.

Он часто навещал ее в больнице, хотя встречала она его все менее приветливо. Предлагал все устроить, предоставить особые условия. Пусть, мол, она сама выберет себе круг задач поважнее, а уж всяческую помощь и поддержку он обеспечит.

Она отказалась и через два месяца после операции уволилась со службы.

Никто и никогда не ставил под сомнение исключительный профессионализм Ханны Вильхельмсен. В особенности сотрудники помоложе относились к ней с огромным уважением. Близко она их не подпускала, однако они не обижались на ее манеру держаться особняком, которая все больше бросалась в глаза. Вплоть до той роковой перестрелки у нее порой появлялись протеже, если вообще уместно использовать это слово. Восхищение было ей даже на руку, ведь оно обеспечивало дистанцию, а дистанцию Ханна Вильхельмсен ценила превыше всего. И наставником была хорошим.

А вот ровесники и старшие коллеги давно от нее устали. Они тоже не могли отрицать, что Ханна один из лучших следователей за всю историю ословской полиции. Но с годами ее своеволие и упорное нежелание работать в группе изрядно им надоели. И хотя поголовно все в управлении были потрясены, что в схватке с преступником их коллега получила тяжелейшее ранение, по углам украдкой шептались, что-де очень неплохо избавиться наконец от этой особы. Мало-помалу разговоры утихли, и большинство забыло ее, как рано или поздно забывают всех, кого не видят.

После стольких лет в управлении у Ханны нашелся там один-единственный настоящий друг. Он спас ей жизнь, когда она, истекая кровью, без сознания лежала в домишке в лесопарковой зоне на севере Осло. Трое суток кряду он дежурил у ее постели в больнице, пока от него не пошел такой запах, что кто-то из санитаров выпроводил его домой. Когда стало ясно, что Ханна выживет, он крепко сжал ее руки и расплакался как ребенок.

Ему она тоже дала отставку.

Больше года минуло с тех пор, как он последний раз заходил посмотреть, не уцелела ли хоть малая толика былой дружбы, которую можно возобновить. Когда спустя четверть часа широкая сутулая спина исчезла за дверью, Ханна Вильхельмсен допьяна напилась шампанского, заперлась в спальне и изрезала полицейскую форму на мелкие клочки, а позднее сожгла их в камине.

Теперь, впервые за всю ее неприкаянную, раздерганную жизнь, Ханне Вильхельмсен было хорошо и покойно.

Она делила кров с женщиной, которая мало-помалу примирилась с разделенным надвое существованием. Нефис работала в университете, имела собственных друзей и жизнь за пределами квартиры, а подруга ее во всем этом не участвовала. Ханна ждала дома, на Крусес-гате, ни о чем не спрашивала и всегда сдержанно радовалась встрече.

И обе они обожали малышку Иду.

— Где Ида? — спросила Ингер Юханна.

Она сидела на диване, подобрав под себя ноги. На большом плазменном экране шел экстренный выпуск новостей.

— В Турции, вместе с Нефис. У деда и бабушки.

Других вопросов от Ингер Юханны не последовало.

Ханна относилась к ней с большой симпатией. Потому что она не была подругой и не стремилась стать ею. Ингер Юханна мало что знала о Ханне — так, обрывочные сведения, слышанные от других. Могла бы, конечно, выяснить и побольше, но никогда не поддавалась соблазну копнуть поглубже, выведать, расспросить. Говорила много, только не о Ханне. А поскольку Ингер Юханна по натуре была человеком искреннего, неуемного любопытства, Ханна догадывалась, что мнимое отсутствие интереса — спектакль, доказывающий, что Ингер Юханна знает свое дело, что она настоящий профилист.