Она предала его за неделю до выборов, так как считала, что ей необходима победа.
Искусство войны — разбить врага без боя.
Бороться против США традиционным способом бесполезно. Абдалла понимал, что у американцев, по сути, один-единственный враг — они сами.
Отбери у среднего американца машину, возможность делать покупки и телевизор, и он лишится стимула к жизни, подумал Абдалла, выключая плазменный экран. На миг перед глазами снова мелькнул Денни из Стенфорда, с кривой усмешкой на губах и бутылкой пива в руке: американец, постигший собственную суть.
Отнимешь у американца радость жизни, и он придет в бешенство. А бешенство поднимается снизу, от простого народа, от трудяг, от тех, кто вкалывает пятьдесят часов в неделю и все равно не имеет средств ни на что, кроме телевизионных мечтаний.
Так думал Абдалла, закрыв глаза.
Тогда они не сомкнут ряды, не направят ярость на других, на тех, что вовне, что не похожи на нас и желают нам зла.
Тогда они ополчатся на верхи. Пойдут на своих. Обратят агрессию против тех, кто в ответе за всё — за систему, за то, чтобы вещи функционировали, чтобы машины ездили и чтобы по-прежнему были мечты, за которые можно цепляться в унылом существовании.
А наверху сейчас ужас. Главнокомандующий пропал, солдаты мечутся без цели, без руководства, в вакууме, какой возникает, когда командир не жив и не мертв.
Просто исчез.
Обескураживающий удар по голове. Затем убийственный удар по телу. Просто и эффективно.
Абдалла поднял взгляд. Бесшумно появился слуга с подносом. Поставил на столик у кровати фрукты, сыр, круглый хлеб и большой графин с соком. И с легким поклоном исчез, не сказав ни слова. Абдалла не поблагодарил.
Осталось полтора суток.
Хелен Лардал Бентли открыла глаза и поначалу не поняла, где находится.
Лежала она в неудобной позе. Правая рука, прижатая щекой, затекла. Она осторожно села. Во всем теле разбитость, в затекшей руке бегали мурашки. Зажмурившись от внезапного головокружения, она вспомнила, что случилось.
Дурнота прошла. Голова по-прежнему была пустая и легкая, но, осторожно вытянув ноги и руки, она сообразила, что серьезных травм нет. Даже шишка у виска уже не так болела. Пощупав, поняла, что желвак за время сна опал.
Она спала?
Последнее, что ей помнилось, — это рукопожатие, она пожала руку женщине-инвалиду. Та обещала…
Я что же, заснула стоя? Потеряла сознание?
Только сейчас она заметила, что все еще грязная. И запах вмиг стал нестерпимым. Медленно, держась рукой за спинку дивана, она встала. Необходимо вымыться.
— Доброе утро, госпожа президент, — послышался от двери негромкий женский голос.
— Доброе утро, — озадаченно отозвалась Хелен Бентли.
— Я была на кухне, варила кофе.
— Вы… сидели здесь всю ночь?
— Да. — Женщина в инвалидном кресле улыбнулась. — Я опасалась, нет ли у вас сотрясения мозга, и потому несколько раз слегка вас расталкивала. Вы сердились. Хотите?
Она протянула дымящуюся чашку. Свободной рукой президент сделала отрицательный жест.
— Мне необходимо принять душ, — сказала она. — И если я не… — На миг она словно бы стушевалась, провела рукой по глазам. — Если не ошибаюсь, вы предлагали мне чистую одежду?
— Конечно. Дойти сможете, или мне разбудить Марри?
— Марри… — пробормотала президент. — Это… прислуга?
— Да. А я — Ханна Вильхельмсен. Вы наверняка забыли. Можете звать меня просто Ханна.
— Ханна, — повторила президент.
— Правильно.
Хелен Бентли на пробу сделала несколько шагов по комнате. Колени дрожали, но она устояла. Вопросительно взглянула на Ханну.
— Куда идти?
— Прошу за мной, — любезно сказала Ханна Вильхельмсен и направила кресло к двери.
— Вы… — Президент осеклась и пошла следом.
Серый сумрак за окнами — час наверняка еще очень ранний. И все-таки она здесь уже давно. Как минимум несколько часов. Женщина в инвалидном кресле определенно сдержала слово. Тревогу не подняла. Хелен Бентли вполне может сделать все что нужно, прежде чем даст о себе знать. У нее еще есть возможность выяснить, в чем дело, пока никому не известно, что она жива.
— Который час? — спросила она, когда Ханна Вильхельмсен открыла дверь ванной. — Как долго я…
Невольно она оперлась рукой о косяк.
— Четверть пятого, — ответила Ханна. — Вы спали ровно шесть часов. Маловато, конечно.
— Обычно я сплю куда меньше, — с вымученной улыбкой сказала президент.
Ванная комната была роскошная. Доминировала там ванна, утопленная в пол, размером вдвое шире обычного. Прямо небольшой бассейн. В просторной душевой кабине обок ванны президент заметила радиоприемник и маленький телевизор. Пол выложен мозаичной плиткой с восточным узором, на стене над двумя мраморными раковинами — огромное зеркало в тяжелой раме золоченого дерева.
Хелен Бентли вспомнила, что женщина, кажется, назвалась полицейским в отставке. Однако на жалованье полицейского этакую квартиру не отгрохаешь. Разве что в этой единственной стране полицейским платят столько, сколько они заслуживают.
— Ванная в вашем распоряжении, — сказала Ханна Вильхельмсен. — Полотенца вон в том шкафу. Одежду я положу у двери, возьмете, когда понадобится. Не спешите.
Она выкатила свое кресло из ванной и закрыла дверь.
Президент медленно разделась. Все тело по-прежнему отдавало болью и усталостью. Секунду она помедлила, огляделась, не зная, как быть с грязной одеждой, потом заметила, что Ханна оставила возле одной из раковин сложенный мешок для мусора.
Удивительная женщина, подумала она. Но ведь их было две? Даже три, считая с прислугой?
Раздевшись, она сунула перепачканную одежду в мешок и тщательно его затянула. Хорошо бы принять ванну, однако, учитывая, до какой степени она грязная, душ все-таки лучше.
Горячая вода ударила дождем из душевой головки размером с обеденную тарелку. Хелен Бентли застонала, частью от удовольствия, частью от боли, которая пронизала все тело, когда она запрокинула голову, подставив лицо струям воды.
Вчера вечером здесь была еще одна женщина. Теперь Хелен Бентли вспомнила вполне отчетливо. Та, что хотела известить полицию. Они говорили между собой по-норвежски, и она, конечно, ничего не поняла, уловила только слово, похожее на «police». Женщина в инвалидном кресле явно одержала верх в споре.
Под душем Хелен Бентли воспрянула.
Поистине очищение, в двояком смысле. Она открыла кран до отказа. Напор резко усилился. Струи воды, точно стрелы, ударяли по коже, массировали ее. Аж дух захватило. Она набрала в рот воды, выплюнула, смыла и принялась тереть себя жесткой пеньковой рукавицей, которая так приятно облегала руку. Кожа покраснела. От горячей воды и от рукавицы. Попадая на ссадины, вода вызывала жгучую боль.