— Или катался в поисках жертвы по своему аппетиту?
— Сексуальный психопат, — фыркнул он. — И какая тут связь с Эллой Манкузи?
— Охотничий азарт.
— Наверное. В обычной ситуации я бы послал Катрине прощальный поцелуй, посчитав, что не стоит тратить на нее время, но угон двух больших черных машин и кровь в этом проклятом «бентли»… — Он покачал головой. — Давай попробуем найти «мустанг».
Из дома вышла пожилая пара. Увидев, что мой друг стоит у «ягуара», они остановились. Майло ухмыльнулся:
— Вечер добрый, мистер и миссис Лазарус. — Он картинно открыл дверцы: — Желаю приятно провести время.
Пара нервно приблизилась к машине, загрузилась и быстро уехала.
Через несколько секунд из подземного гаража вылетела наша машина без опознавательных знаков и со скрежетом остановилась. Майло открыл дверцу и сунул дежурному пятерку.
— Не обязательно, — сказал тот.
— И незаслуженно. Счастливой вам жизни.
Мы проехали по бульвару Сепульведа на север до самого южного края Валли, почти до бульвара Вентура, затем еще несколько миль вперед. К северу от Уилшира на плоской равнине располагалось кладбище ветеранов, затем появились небольшие предприятия и жилые дома. За ними — крутой холм с мерцающими огоньками домов. Движение было жиденьким, и ничего похожего на машину Катрины Шонски.
Когда мы вернулись в город, Майло сказал:
— Знаешь, если бы мне нравилась простая жизнь, я бы стал фермером.
— Всегда есть юг, — заметил я.
— Ну да, сто пятьдесят миль до Мексики.
Я взглянул на предгорья на востоке.
— Тут куча боковых улочек, куда можно было бы заглянуть.
— Тебе бы все развлекаться, — проворчал Майло, сворачивая направо и проезжая по нескольким извилистым дорогам.
Через час он вздохнул:
— Завтра задействую патрульных и постараюсь встретиться с подругами Катрины. Вполне вероятно, что они расскажут нам совсем другую историю. Например, что она проводит время с каким-то обалдуем, которого мамочка не одобряет.
Солнце грело окна студии Робин с задней стороны дома. Я прошел мимо прудика, остановился, чтобы посмотреть, как поживают мальки. Свет из антикварной железной пагоды на дне позволял отлично разглядеть рыбок. Уже три, даже четыре дюйма в длину. Весело резвятся в пузырьках, создаваемых искусственным водопадом.
Я впервые разглядел их, когда они еще были личинками. Дюжина маленьких прозрачных существ, бесстрашно снующих между двухфутовыми взрослыми рыбами. Рыбы кой съедают свою собственную икру, но не трогают вылупившихся мальков. Да и больных или умирающих особей они, не в пример другим рыбам, не преследуют. Может быть, поэтому они могут прожить больше ста лет.
Я прошел дальше, к студии, постучал в окно. Робин подняла голову от своего верстака и улыбнулась. Поднесла к уху прямоугольник альпийской ели и постучала по нему. Она искала тона, которые подсказали бы ей, что дерево может быть использовано для деки инструмента. Если судить по величине прямоугольника, занималась она мандолиной.
Когда она отложила дощечку в сторону, по выражению ее лица можно было понять, что на этот раз мимо. К тому моменту как я вошел, она держала в руках уже другую дощечку. Бланш, как обычно, угнездилась у нее на коленях, спокойная и сонная.
— Привет, — сказала Робин. Бланш тоже издала в знак приветствия типичный для бульдога свистящий звук, а когда Робин поцеловала меня, повернула голову и ткнулась носом в мою руку.
— Блондинка и рыжая, — сказал я.
— Видишь, как тебе повезло.
Я взглянул на забракованную ель.
— В ней нет музыки?
— Даже несмотря на то что он никогда не узнает разницы. — Она взглянула на посылочный ящик в углу студии. — Узнал что-нибудь об этой бедной старушке?
— Рабочая гипотеза заключается в том, что к убийству имеет отношение сын, но нет ничего даже похожего на доказательства.
— Сын, убивающий свою мать, да еще таким способом? — подняла брови Робин. — Уму непостижимо.
Она снова взглянула на ящик в углу.
— Новые инструменты? — спросил я.
— Собрание ди-ви-ди от заказчика. Десять фильмов с Одри Хепберн и записка, которая гласит, что я напоминаю ему ее.
В Хепберн росту пять футов семь дюймов, и сложена она как вешалка для одежды. Робин доросла до пяти футов трех дюймов и имела все выпуклости и вогнутости в нужных местах.
— Вы обе потрясающие.
Она размяла пальцы, как делала всегда, когда нервничала.
— Он позволил себе что-то лишнее?
— В общем-то нет.
— Это как?
— Когда я его встретила на выставке лютней, он был несколько дерганым, но ничего такого.
— Тогда ладно, — улыбнулся я. — Одри Хепберн снялась в нескольких прекрасных фильмах.
— Я слишком остро реагирую, да?
— Возможно, у него есть какие-то фантазии на твой счет. Такое иногда случается.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Мужчины постоянно на тебя пялятся. У тебя имеется икс-фактор — феромоны, или как они там называются.
— Да, конечно.
— Нет, правда. Ты этого не замечаешь, потому что не флиртуешь.
— Потому что я космонавт-стажер?
— Иногда и это тоже.
— Алекс, — протянула она, — я ни разу даже не намекнула ему, что у нас может быть что-то, кроме бизнеса.
— От тебя тут ничего не зависит.
— Замечательно.
— Эй, не переживай! Что такого может случиться? Он делает шаг, ты ему мягко отказываешь. Одновременно ты можешь отправить ему послание по электронной почте, поблагодарить за фильмы и добавить, что мы с тобой смотрим их с удовольствием.
Она погладила Бланш.
— Ты прав, я глупо себя веду. Как говаривали в седьмом классе, зазналась. — Она коснулась сережки в виде кольца и отбросила назад волосы. У нее получилось значительно лучше, чем у Тони Манкузи.
Я заинтересовался верхней пуговицей ее блузки.
Она сказала:
— Икс-фактор, говоришь? А это не делает тебя мистером Игрек?
Мы выбрали два фильма и посмотрели их, лежа в постели. «Римские каникулы» выдержали полвека самым замечательным образом, чего нельзя сказать о «Завтраке у Тиффани», так что когда пошли последние титры, мы почти спали. Выключив свет, мы соприкоснулись пальцами. Я пробормотал что-то, по моему мнению, ласковое. Робин ответила:
— Одр и Хепберн была прекрасна, но я совсем на нее не похожа. — И уснула.
На следующее утро я заехал за Майло в десять часов и отвез его к заведению «У Барни» в Беверли-Хиллз.