Он явно выглядел усталым.
Потом Петра заметила еще одну несообразность: со стола исчезла обрамленная фотография Шулкопфа и его третьей жены, сделанная во время их отпуска. Место, где стояла фотография, пусто.
Домашние проблемы?
— Прошу прощения, сэр, — сказала Петра. Еще один взмах руки.
— Не вздумайте повторить что-нибудь подобное, если не хотите неприятных последствий. Ваши полномочия ограничены.
— Мои полномочия?
Шулкопф самодовольно улыбнулся.
— Кстати, как дела у вашего подопечного?
— Он занимается научной работой.
— И что это значит?
— Он работает над докторской диссертацией, и наши трудности его не занимают.
Шулкопф прищурился.
— Значит, в этом отношении у вас проблем нет?
— Нет, сэр. А в чем дело?
— Мне не нужны ваши вопросы, Коннор.
— Поняла, сэр.
— Вы не выпускаете из виду Альберта Эйнштейна?
— Я не знала, что мне положено…
— У вас задание, Коннор, — быть нянькой. Поняли? И не вздумайте это задание провалить. — Шулкопф поерзал в кресле. — Итак, чего вы добились, обратившись к масс-медиа?
— Нам поступают звонки…
— Избавьте меня от болтовни.
— Пока ничего, сэр, но звонки все же…
К изумлению Петры, Шулкопф кивнул и сказал:
— Кто его знает, возможно, что-то из вашей хреновины и выйдет. Если нет, то вы облажались.
К четырем часам вечера она получила тридцать пять сообщений. Все чепуха. В половине пятого позвонила Патриция Гласс из «Таймс». Она сказала:
— Вы, очевидно, больше в нас не нуждаетесь.
— Нам необходима любая помощь, — сказала Петра.
— Вам тогда следовало подождать, — отрезала Гласс. — У меня была статья, готовая к печати. Редактор увидел ее вчера вечером и зарубил. Мы, мол, не публикуем старые истории.
«А сама-то ты считаешь актуальными свои статьи?» — подумала Петра. Вслух же сказала:
— Ошибаетесь, Патриция, она не старая. Ведь дело пока не раскрыто.
— Все, о чем уже говорят, — устарело. В следующий раз дайте мне знать, а уж потом обращайтесь к ним. Не тратьте попусту мое время.
— Прошу прощения, если поставила вас в такую ситуацию, но…
— Поставили, — прервала ее Гласс. Щелчок, и трубка легла на рычаги.
К половине шестого позвонили еще двадцать человек. У пятерых, похоже, имелись проблемы с психикой; три звонка были от явных психов; остальные — от благонамеренных горожан, которым нечего было сказать.
Ну вот, заварила кашу, а взамен не получила ничего.
На какую-то минуту Петра почувствовала себя плохо, потом подумала: «Чему удивляться — ведь мы живем в мире, где идиоты-фанатики подрывают сами себя».
И все же успокоить себя подобными рассуждениями ей было трудно. Она уже собиралась домой, когда вдруг зазвонил телефон, и голос Эрика произнес:
— Я на аэродроме Кеннеди. Самолет до Лос-Анджелеса вылетает в восемь вечера. Если все пройдет по расписанию, то к одиннадцати часам я буду на месте.
— Надолго назад? — спросила Петра. — Или по пути в другое место?
— Других планов у меня нет.
— Что случилось с Марокко и Тунисом?
— Отменили.
— Ты нормально себя чувствуешь?
— Да.
— В состоянии путешествовать? С твоей ногой?
— Я подумывал оставить ногу здесь, а потом решил прихватить с собой.
— Не смешно, — сказала она.
Потом поняла, что смешно. Впервые он попытался с ней пошутить, а она не отреагировала. О господи…
— Я за тобой заеду. Какая авиакомпания? Эрик молчал.
— Ты что же, хочешь, чтобы я кружила по аэропорту? — спросила она.
— Американская.
Она положила трубку, чувствуя, как колотится сердце. Занесла в файл то, что требовалось, выключила компьютер, собрала вещи и вышла из комнаты детективов.
Надо подготовиться, а уж потом отправляться в международный аэропорт Лос-Анджелеса. Легкий ужин в спокойном месте — в монгольском ресторанчике на Ла Бреа. Семья, которая владела им, встречала ее как особу королевской крови. Затем полежать в ванне, напустить в воду ароматической пены, подаренной одним из братьев. Она ею еще не пользовалась. Затем тщательный макияж, возможно, даже тушь. Ресницы она обычно не красила, потому что каждый раз тушь попадала в глаза. Немного румян… ее скулы до сих пор хороши. Она считала, что это была ее лучшая черта.
В первые годы брака Ник постоянно восторгался ее скулами. Тогда он еще что-то замечал.
Эрик никогда о них не высказывался, да и о прочих ее физических достоинствах. Никогда не говорил комплименты, только в минуты интимной близости. Тогда пылкие слова вырывались с его уст, словно птички из клетки.
После, тяжело дыша и отдавшись желанию, они вновь погружались в молчание…
Она тоже никогда не говорила ему комплиментов.
Заметит ли он ее скромные усилия? Неважно, зато она почувствует разницу.
Тушь и румяна… надо переодеться во что-то женственное и — была не была — сексуальное?
После такого дня, как сегодня, может ли она быть сексуальной?
Что ж, увидим.
Она спустилась по лестнице к черному ходу и на площадке почти столкнулась с Айзеком. Он только что отворил дверь и пошел наверх.
На машине Айзек не ездил. Почему же он вошел в дом со стоянки?
Возможно, потому, что тут она его сажала в машину, когда они куда-нибудь ехали. Он оправился от удивления и сказал:
— Привет!
Держался он прямо, расправив плечи. Улыбался ей с… какой-то бравадой?
— Привет, — ответила она.
— Я надеялся вас застать, — сказал он. — Вчера вы работали допоздна.
Вчера? Они же договорились о встрече. Она совсем забыла.
— Прошу прощения. Возникли некоторые обстоятельства.
— Что-то, связанное с «Парадизо»?
— Да, — солгала она.
Он ждал разъяснения. Когда его не последовало, провел кейсом по своей ноге. Маленький мальчик. Разочарованный. Куда подевалась его бравада?
— И сейчас мне надо уехать, — сказала она.
— Ну конечно, — сказал он. — А когда же у вас найдется для меня время?
Приличнее всего было бы вернуться с ним наверх. Но она слишком устала.
— У меня есть одна знакомая, библиотекарь в университете, она проверяет исторические ссылки.