— Чем могу служить? — Гардеробщик выходит из золотого облака света на улицу.
— У меня заказан столик. На восемь часов. Ферентину.
Метрдотель подходит и дотрагивается до его цептепа:
— Добро пожаловать, профессор Ферентину. Вы первый. Хотите выпить у барной стойки, или проводить вас к столику?
Момент паники. Даже когда Георгиос заказывал столик, у него голова кружилась от страха. Будут ли посетители все сплошь молодыми и модными? Не слишком ли в ресторане шумно и смогут ли они спокойно поговорить? Станет ли народ таращиться на его одежду? Какие комментарии они придумают о старике и пожилой даме, занявших столик на террасе с видом на Босфор? Знает ли он нынешние правила приличия? Будет ли метрдотель презирать их?
— Думаю, я хотел бы сесть за столик.
— Он накрыт для вас. Прошу за мной, пожалуйста.
Метрдотель проводит Георгиоса через зал. Георгиос выглядит как ковыляющая груша, он самый старый во всем ресторане, одежда на нем странная, уродливая и смотрится нелепо, а все остальные посетители молоды, гламурны, хорошо одеты, привлекательны, поразительно красноречивы и куда богаче, чем Ферентину, но его походка упруга, он поднимает подбородок, глаза сияют, а намерения тверды, ведь он победил Огюна Салтука в его собственном проекте перед лицом интеллектуальной элиты Турции, победил его собственным оружием, выхваченным из рук Салтука, оружием, которое много лет назад было украдено у Георгиоса. Он разгромил своего заклятого врага, а потому выглядит таким же молодым, сильным и элегантным, как и все в «Лале».
Столик у самой воды, и от Босфора его отделяют только перила. Вода пахнет довольно резко, как тогда, когда Сливовый Шторм или осенний Шторм Пролетающих Журавлей приносит на холмы Эскикей запах Босфора. Георгиос сидит в круге света. На столе горит свеча. Вдали блестящая арка моста. Круизный корабль, весь из искрящейся мозаики, медленно двигается по каналу с Черного моря. Самолет, вертолет, навигационные маяки южнее в Мраморном море. Вода ловит огоньки, превращая их в рябь и вспышки. Глядя на всплески, Георгиос видит под водой покрытый илом полистирол и пустую бутылку от отбеливателя. Но каждый момент новые отблески отвлекают внимание. Он не чувствует ни возраста, ни времени.
— Ваша гостья.
Георгиос с трудом поднимается. Он ошеломлен небом, упивается ночью. Он не готов для Арианы. Но это она вынырнула из глубин сорокалетней давности. Он не может взглянуть на нее. Не осмеливается. Георгиос кланяется, а потом выходит из своего укрытия за столиком, чтобы поцеловать ее в обе щеки на европейский манер. Ариана пахнет лавандой, морской солью и небом.
— Спасибо, что пришла.
Метрдотель отодвигает для Арианы стул. Он встречается глазами с Георгиосом, и его взгляд говорит: я все понимаю, господин профессор, мы постараемся сделать этот вечер особенным. Вот теперь Георгиос осмеливается взглянуть на нее. Последний образ Арианы — Ариана идет от парома в сторону вокзала Хайдарпаша, и было это в прошлом веке. Он носил этот образ в душе сорок семь лет. Он смотрит и уже не помнит то лицо. Перед ним Ариана Синанидис. Лицо тоньше и все в морщинках, следах идеализма и решительности. Копна густых черных вьющихся волос, в которые он мог зарываться руками, но теперь волосы выглядят еще драматичнее из-за двух белых прядей, обрамляющих лицо. Он думал, что ее глаза не изменятся, просто не могут измениться, но теперь они стали больше и ярче. Она несет себя с достоинством и изяществом. Она — матерь богов. На коже рук видны ромбовидные узоры возраста, а на ногтях французский маникюр. Георгиос не видит ни колец, ни следа от старого кольца на среднем пальце левой руки.
— Прекрасное место, — говорит Ариана Синанидис по-английски. — Прости, я подзабыла турецкий.
Шаль сползает с плеч, обнажая их. С темной воды долетают водоворотами потоки теплого воздуха, которые приносят ароматы розы и запах выхлопных газов.
— Разумеется, — Георгиос легко переключается на другой язык. — Уверен, тебе показалось, что Стамбул сильно изменился.
— Кое-где я его с трудом узнаю, а иногда кажется, что не так уж сильно он и изменился. Старые дома все здесь, даже некоторые магазины. Где-то поменялись вывески, но там все равно торгуют сигаретами и газетами. На Казанджи Месжид до сих пор есть лотерейный киоск. А фонтан на улице Чукурлу Чешме все так же подтекает. Все кажется меньше и кучнее.
Во время паузы подходит сомелье. Напитки заказаны. Георгиосу — вода, а Ариане — скотч, мужской напиток. Она просит сомелье принести определенную марку. У сомелье такой марки нет, но он предлагает аналогичную. Годится.
— Прости за наглость, что привело тебя обратно в Стамбул? — Георгиос зачарован ее тонкими пальцами, сжимающими тяжелый стакан. Интересно, каким она его видит, осталось ли в нем что-то от того худого, робкого неопытного революционера или он — едва узнаваемая гора усталого мяса?
— Дела. У моей семьи все еще есть кое-какая собственность в Бейоглу, и я пытаюсь организовать трастовый фонд.
— У тебя есть дети?
На ее лицо набегает легкая тень.
— Нет, я выбрала для себя иную жизнь. Но у меня есть внучатые племянники и племянницы, я их очень люблю и хочу, чтобы они что-то получили. Мы не становимся моложе, но я возлагаю на них большие надежды. А у тебя дети есть?
— Нет, нет, ничего такого. Холостяцкая жизнь академика. Я живу один. Около десяти лет назад, потеряв место в университете, я переехал в Эскикей, в Бейоглу почти не осталось уже греков, а если и остались, то старые и усталые, как я. У меня квартира в старом доме дервиша, по-своему там даже мило. Мне подходит. Мне не нужно особого шума. Я полюбил соседского мальчишку, он мне как сын. Единственный ребенок. У него проблема со здоровьем. Я за него беспокоюсь, но тут уж не убережешься, обычно в наши дни сначала обвиняют, а потом задают вопросы. Все виноваты, пока не доказано обратное. Но ты, похоже, очень преуспела.
Ариана принимает комплимент без самоуничижения или притворного жеманства.
— Я думаю, ты хочешь сказать, что мне удалось достичь компромисса. Успех — это когда меньше становится умерших детей. Прости за грубость и пафос. Я теперь меньше работаю на местах, в основном лекции и семинары. Самое сложное — это работа с неправительственными организациями, у всех своя специфика, у всех свой кружок, и все ненавидят друг друга. Лучше уж правительства или военные диктаторы, с ними, по крайней мере, понятно, где ты. Маленькие группы — это естественный уровень социальной организации людей, и с ними труднее всего работать. Политика просто не может совладать с такими группами.
Приносят меню. Все блюда изысканные и роскошные, они демонстрируют, насколько скромную и монашескую жизнь вел Георгиос: если не ел ложкой прямо из консервной банки, то был вполне доволен скудностью и монотонностью. От обилия блюд кружится голова, он хочет всего и сразу, не может выбрать. Но выбирать нужно, а потому он это делает, а разговор продолжает крутиться вокруг международной миротворческой деятельности Арианы. В итоге она посетила разные страны с одной и той же ключевой проблемой — мужчины убивают друг друга. Достижения Арианы огромны, но у Георгиоса возникает ощущение, что она больше не уверена, что правильно прожила собственную жизнь. Жестокости не будет конца, пока на свете есть молодые мужчины.