— Синан, [98] — охает она.
Великий строитель, новообращенный армянин, ставший архитектором султанов. Он жаждал построить огромный исламский купол выше купола Айя Софии, но этому желанию не суждено было сбыться.
Барчин Яйла энергично кивает. Как полагается прихожанину расположенной по соседству мечети Мехмет-Паши, который посещает пять ежедневных молитв, Барчин настолько же чист, насколько отвратительно грязна его квартира. Если не считать дыхания. Такое впечатление, что ему не знакомы зубные щетки. Айше дает ему лет тридцать пять, но она знает по опыту знакомства с многими антикварами, дилерами и фальсификаторами, что возраст человека, одержимого страстью, трудно определить. Как и обещал Бурак, Барчин вежлив, робок, серьезен, наивен, решителен и осторожен. Он — последний хуруфит.
— Синан никогда не стал бы связываться с хуруфитами, — говорит Айше.
Барчин Яйла нервно прикладывает палец к губам, словно сдерживая возражения.
— Я думаю, вы обнаружите, что Синан был военным инженером и архитектором при янычарах. Официальным орденом янычар был Бекташи, и, как мы знаем, приверженцы ордена Бекташи многое взяли от хуруфитов. Я думаю, очень даже вероятно, что учение хуруфитов существовало в виде ордена внутри ордена, было секретным обществом для избранных. Военным нравилась иерархия и ритуалы. Моя работа наглядно показывает, что Синан выражал философию хуруфитов в математике своих творений. Организация пространства, пропорции, объем — все это нумерологически заимствовано из Священного Корана.
— Одно дело, когда здание отражает нумерологию Корана, и совсем другое — задумать гигантский алфавит поверх всего города еще до того, как построил первую мечеть.
— Да, но помните, что Синан был главным архитектором и градостроителем во времена завоевания Каира. Он практиковался в этом городе — сносил и строил где ему нравилось. Не сомневаюсь, что у него уже начала формироваться идея сакральной геометрии. Первое, что он построил как архитектор Обители Счастья, была мечеть Хасеки Хюррем, посвященная Роксолане. Не самая лучшая работа, как ни крути, поскольку он работал с готовыми чертежами, но, без сомнения, первая зрелая работа. В его автобиографии есть история о том, как он осматривал площадку и обратил внимание на детей, которые вылавливали живую рыбу из люков на улице. Синан провел изыскания и обнаружил под землей римское водохранилище. Возможно, это и вдохновило его на реализацию идеи. Спрятанная вода. Никогда не иссякающий поток хуруфизма.
— Но потом он построил и бани Хасеки Хюррем.
— И ее гробницу, но все в соответствии с планом, чтобы нарисовать Семь букв.
Айше следует взглядом за другими линиями вокруг мечети Роксоланы. Зеленый, цвет пророка, тянется через Босфор к мечети Атик Валиде и мечети Михримах Султан в Ускюдаре, образуя букву «Син» [99] протяженностью десять километров. Линия за линией здания Синана складываются в монументальный алфавит. Подобную работу можно выполнить, только если писать буквы убористым куфическим письмом.
Внезапно Айше озаряет, что буквы могут быть написаны не последовательно, а наложены друг на друга, то есть одно и то же место может оказаться смысловым узлом для нескольких букв. Их нужно не читать по одной, а понять как единое целое вездесущим глазом Всевышнего.
Айше пытается вообразить годы попыток извлечь эти буквы из тысячелетий истории Константинополя, убрать дома, улицы, римские и византийские чудеса, работы предшествующих и не столь знаменитых инженеров и увидеть только здания работы Синана и их геометрические взаимосвязи. Перестановки, должно быть, заняли годы. Темный и извращенно-приятный страх грызет Айше, это интеллектуальная интоксикация, которую она испытывает, откапывая новую рукопись или разворачивая невиданную миниатюру, когда приходит понимание, что она стоит на краю непостижимого, держит в руках целый мир и чуждый ей во всех отношения образ мышления. Прошлое — это другая Вселенная: давно умершая секта высекла свои истины поверх целых городов для поколений, которые не могут этого даже представить. Но тем не менее Семь букв, которые явно вырисовываются по ходу цветных линий на спутниковых снимках Стамбула, ясно доказывают, что это — правда и останется правдой, покуда стоит сам город. Это темный, оккультный плод. У Айше кружится голова от странного чувства.
Она делает шаг назад от стены и говорит:
— Одной не хватает.
— Верно.
Айше рассматривает узор из линий.
— Последняя буква «Фа», [100] но я ее не вижу. Ее здесь нет.
Барчин Яйла склоняет голову. Он садится за письменный стол, так же заваленный вырезками, журналами, распечатками и фотографиями, как и стены. Айше замечает, что между грудами бумаг на одном конце столешницы нацарапано огромное количество кругов, явно следов от циркуля.
— Я не могу найти ее.
— Что вы имеете в виду?
— Я не могу найти ее. Последнюю букву. «Фа». Это должна быть «Фа», но я не могу ее найти. Я пытался всячески двигать ее по фотографиям и картам, даже попросил друга из университета написать для меня программу, чтобы пробовать разные топологии, даже разные шрифты примерял. Но не получается. Может, я что-то упускаю. Может, есть какой-то ключ к разгадке, который я не вижу, или какое-то здание уничтожили, а мне об этом неизвестно, хотя такое и маловероятно… я совершенно уверен, что собрал все архитектурные записи и копии старых карт. Может, Синан попросту не закончил. Умер раньше.
— Не могло такого быть, — сочувственно говорит Айше.
Дело теперь уже не в миллионе евро. Это загадка, расследование, тайна. Город все еще носит у самого сердца скрытое сокровище. Теория Айше прекрасна, элегантна, свежа и волнующа, она просто не перенесет, если теория рассыплется в прах лишь потому, что великий архитектор не успел закончить загадочную схему, которую воплощал пятьдесят лет. Нет, великий Синан не мог так поступить. Если Барчин Яйла прав, и Семь букв завершены несмотря на то, что Синан строил флот на озере Ван, чтобы переправить османских солдат на войну против Сефевидгов; ему как придворному архитектору позволили бы некоторые капризы. Синан не оставил бы самое лучшее на последний момент.
— Нет, рисунок завершен. Он должен быть обращен. Это же главный архитектор султаната. Наш местный Леонардо да Винчи.
— Судя по голосу, вы в этом уверены.
Скажи ему. Тебе придется когда-нибудь сказать ему. Она могла бы соврать, но мания Барчина Яйлна и его затворничество заслуживают правды. Его квартира воняет, как задница Иблиса, [101] но она его уважает. Он серьезен и благонадежен. Ему плевать на Медового кадавра и сделки на миллион долларов, ему лишь хочется прочесть наконец Седьмую букву на божественной географии Стамбула и выжечь себе глаза, чтобы тайное имя Всевышнего осталось навеки запечатанным в его сетчатке. Он невинный. Блаженный. Он суфий хаоса. Скажи ему.