– Вот именно: он сказал мне, что ты отправил его к твоей матери, чтобы объявить ей о твоем счастливом выздоровлении!
– …и о моем плене в Гранаде. Он должен был тайно – я ведь думал, что ты вышла опять замуж, – сообщить ей настоящее положение вещей, просить ее отправиться к коннетаблю де Ришмону и признаться ему в случившемся, умолять сохранить тайну и взять с него слово рыцаря, что он сделал бы без колебаний, отправить посольство к султану Гранады, чтобы Мухаммад назвал сумму выкупа и вернул мне свободу. Затем под вымышленным именем отправился бы в Землю Обетованную или в папские земли, и никто больше не услышал бы обо мне, по крайней мере, я мог бы вести достойный образ жизни.
– Фортюна ничего мне не сказал об этом! Все, что он смог сделать, это выплюнуть мне в лицо свою ненависть и радость, что ты наконец стал счастливым в объятиях мавританской принцессы, в которую страстно влюбился.
– Болван! И, думая так, ты все же продолжила путь?
– Ты принадлежишь мне, как я тебе, что бы ты там себе ни вообразил. Я от всего отказалась ради тебя, не стала бы я отказываться от тебя из-за другой женщины…
– Что, видимо, придало твоим объятиям с калифом приятное чувство мести, так, что ли? – упрямо бросил Арно.
– Может быть! – допустила Катрин. – Моих терзаний действительно поубавилось, так как, прошу тебя, поверь, дорога между приютом в Ронсевале, где я увиделась с Фортюна, и этим проклятым городом очень длинная и опасная! Мне хватило времени все передумать, все представить. Моя злая судьба мне дала возможность полюбоваться на тебя.
– Не возвращайся все время к одному и тому же! Напоминаю тебе, я все еще жду твоего рассказа!
– Теперь-то зачем? Ты ничего не хочешь слышать, ничего не хочешь понять! Я в твоих глазах все равно буду виноватой, так ведь? Хочешь унять угрызения совести? Видно, просто ты больше меня не любишь, Арно! Ты увлечен этой девицей, забыл, что я твоя жена… и что у нас есть сын!
– Я ничего не забыл! – крикнул Арно. – Как же я забуду своего ребенка?
Катрин встала, и супруги оказались лицом друг к другу, как два бойцовых петуха. Каждый выискивал слабое место в броне другого, чтобы ранить вернее, но так же, как мысль о Мишеле наполовину обезоружила Арно, упоминание об Изабелле де Монсальви смягчило сердце Катрин. Ей предстояло сообщить сыну о смерти матери. Опустив голову, она прошептала:
– Ее больше нет, Арно… На следующий день после дня святого Михаила она тихо угасла. Накануне у нее была большая радость: все твои вассалы, собравшись, провозгласили нашего маленького Мишеля господином де Монсальви… Она тебя очень любила и молилась за тебя до последнего вздоха…
Господи, как же тяжело легло между ними молчание. Его нарушало только быстрое и прерывистое дыхание Арно… Катрин подняла взгляд. Красивое лицо стало каменным, оно не выражало ни волнения, ни боли, только тяжелые слезы медленно текли по щекам.
– Арно… – пролепетала Катрин. – Если бы ты мог знать…
– Кто остался с Мишелем, пока ты ходишь по большим дорогам? – спросил он безразличным голосом.
– Сара и аббат Монсальви, Бернар де Кальмон д'Оль… Еще Сатурнен и Донасьена…
Катрин заговорила о Монсальви, и колдовская, но чужая им обстановка вокруг перестала существовать для обоих супругов. Вместо розового дворца, пышной растительности, спящих вод перед ними возникла старая Овернь с ее голубыми далями, быстрыми потоками, густыми лесами, с пурпурными закатами, свежими зорями, сиреневой нежностью сумерек…
Катрин почувствовала, как вздрогнула рука Арно. Их пальцы нашли друг друга и сплелись.
– Разве ты не хочешь опять увидеть все это? Нет на свете тюрьмы, из которой нельзя было бы убежать, кроме могилы, – прошептала она. – Вернемся домой, Арно, умоляю тебя…
У него не оказалось времени на ответ. Внезапно мираж рассеялся, очарование разлетелось. Вслед за группой евнухов, несших факелы, в сопровождении Мораймы появилась Зобейда.
Сумрачные глаза принцессы уставились сначала на Катрин, потом, вопрошая, воззрились на Арно.
– Ты простил свою сестру, господин мой? Конечно, у тебя на то были свои причины. Впрочем, – добавила она с намеренным коварством, – я просто счастлива, ибо мой брат будет тебе благодарен за это. Завтра, может быть, и этой ночью, властелин верующих прибудет в Аль Хамру! Его первое желание – увидеться со своей любимой…
По мере того как говорила Зобейда, Катрин видела, как на ее глазах разрушалось все, что она только что отвоевала. Рука Арно больше не держала ее руку, и опять гнев захлестнул его. Однако Катрин не хотела сдаваться.
– Арно, – умоляюще попросила она, – я еще так много должна тебе рассказать…
– Еще успеешь! Морайма, уведи ее к ней в комнату и следи за тем, чтобы она была готова к возвращению моего благородного брата.
– Куда ты ее уводишь? – сухо спросил Арно. – Я хочу знать.
– Совсем рядом отсюда. Комната, где она будет находиться, выходит в сад. Смотри, как я добра с тобой! Я поселила твою сестру у себя, чтобы ты мог с ней видеться. А за стеной гарема тебе это было бы невозможно. Пусть идет теперь. Поздно, ночь проходит, нельзя же разговаривать до рассвета…
Однако Арно знал Зобейду.
– Что это ты стала такая добрая? На тебя это вовсе не похоже.
Принцесса пожала плечами и ответила пленительно-сладко:
– Она твоя сестра, а ты ее господин! В этом все дело.
На нормального мужчину лесть всегда действует, а Арно, Катрин убедилась в этот момент, был совершенно нормальный, да еще сохранил наивность. Его, казалось, удовлетворило объяснение Зобейды.
Катрин не обманывалась. Если мавританка убирала когти, нужно было удвоить бдительность, и ее внезапные мягкость и благодушие не сулили ничего хорошего. Улыбка, голос чаровницы, однако, не изменили ее взгляда, полного жесткой расчетливости. Множество испытаний, выпавших на долю Катрин, научили ее, по крайней мере, читать во взгляде.
Между тем Катрин послушно позволила Морайме себя увести. На этот раз все уже сказано! Однако перед тем, как уйти, она обернулась в последний раз к Арно и заметила, что он провожает ее глазами.
Комната на самом деле выходила прямо в сад. С узкого, но удобного ложа, куда положила ее Морайма, Катрин видела между двумя тонкими колонками, как светится в лунном свете вода в бассейне.
– Может быть, здесь менее пышно и торжественно, чем в твоем покое, – сказала Морайма, – но более изысканно! Зобейда не любит больших комнат. Здесь у тебя будет все, и ты будешь жить почти в саду.
Еврейке, видимо, было не по себе в новых покоях Катрин. Может быть, она ее подбадривала, чтобы подбодрить себя саму?
– Почему ты так боишься, Морайма? Чего ты опасаешься?
– Я? – произнесла Морайма. – Я не боюсь. Мне… холодно.
– В такую жару? Ветерок, который дул недавно, стих. Даже листья в саду не шевелятся.