— Русланчик хороший, Русланчик хороший…
Чудовище вместо того, чтобы совсем взбеситься, счастливо заскулило и верноподданно заколотило оземь хвостом, взметая сухую листву.
— Это тебе, мой верный Руслан, мой лохматый рыцарь! — Она доставала из пакета отбивные, мгновенно, с хрустом и клекотом исчезавшие в звериной пасти, точно в жерле мощной мясорубки.
Кокотов почувствовал голод: время обеда давно миновало. Он вспомнил, как краткосрочная теща Зинаида Автономовна баловала его деликатесами из мясного цеха Военторга. А вот неверная Вероника за все годы брака никогда не кормила мужа подобными отбивными на нежных косточках.
— Подойдите, Андрей Львович, не бойтесь! Русланчик своих не трогает! Он умнее некоторых глупых людей…
От этих слов восточная пара совсем запечалилась, решив, очевидно, что захватившая дачу мстительница их непременно повесит. Скормив псу последний кусок, Обоярова обронила пакет и приказала через плечо:
— Мехмет! Убрать! Листья тоже. Пойдемте, Андрей Львович!
К дому, похожему на замок крестоносца, выписывающего журнал «Мир коттеджей», вела широкая аллея с искусно остриженными кустами. Проведя гостя по изящному подъемному мостику, Обоярова открыла своим ключом кованую дубовую дверь — и смятенному взору Кокотова открылся мир неохватной роскоши, вызывающей музейное оцепенение.
— Пойдемте, пойдемте, мой друг! — поторопила Наталья Павловна остолбеневшего писодея, который уставился на золоченые каминные часы в виде фавна, ущемляющего нимфу.
— Иду, иду… — Он споткнулся о медвежью шкуру, распластанную на полу.
Взяв за руку, как маленького, хозяйка провела его по дому. На стенах висели картины, изображавшие женскую наготу как в академической достоверности, так и в треугольных муках авангарда. Задняя стена дома оказалась прозрачной. Через стеклянную дверь они вышли на полукруглую открытую веранду, буквально нависавшую над обрывом. Внизу, между курчавыми берегами, широко петляла Москва-река, алея в лучах позднего солнца. В чистом небе уже обозначилась луна, но ее можно было еще спутать с бледным округлым облачком. На веранде в окружении плетеных кресел стоял большой стол, а на нем — старинный начищенный самовар, весь в медалях, как ветеран, собравшийся на митинг к Зюганову. В узорной ограде обнаружилась калитка, от которой к серому речному берегу и деревянной купальне спускалась крутая железная лестница. Наталья Павловна сделала несколько шагов вниз по рифленым ступеням, но потом, передумав, вернулась:
— Не будем терять времени!
— Конечно, — кивнул Кокотов, чуя в теле набухающий гул вожделенья.
— Идемте, я вам еще кое-что покажу!
Она провела его по боковой лестнице в японский сад камней с крошечными сосенками и дубочками. На возвышении под открытым небом стояло массивное джакузи, а чуть в глубине — маленький домик под плоской крышей. Автор «Русалок в бикини» заглянул в пустую розовую ванну, усеянную хромированными дырчатыми бляшками. Ветер намел в нее сухих листьев: видимо, тут давно никто не мылся.
— Знаете, я люблю сидеть здесь одна. Особенно зимой. Вообразите: на лицо падает снег, а ваше тело в теплой бурлящей воде. Роскошно, правда? Но вообще-то джакузи рассчитано на двоих. Понимаете?
— Да-а, — страстно выдохнул Андрей Льовович.
— А в этом домике вы сможете сочинять, никто вас не потревожит. Я буду приносить вам чай. Вы какой любите?
— «Зеленую обезьяну».
— Не-ет! Надо пить «Проделки праздного дракона».
— Почему?
— Узна-аете! А вечером у камина вы будете читать мне написанное. Потом мы будем обсуждать. Спорить, ссориться. Правда, роскошно?
— Правда!
— Нет, вы будете читать мне в постели, перед сном. Ведь так лучше?
— Гораздо! — отозвался писодей, ощущая тяжелые толчки в груди.
— Вам здесь нравится?
— Очень!
— Но ведь и на озере тоже хорошо, правда?
— Хорошо…
— Можно плавать по Истринскому водохранилищу.
— Можно…
— Даже не знаю, что и выбрать. Я ничего не хочу отдавать Феде!
— Трудная задача.
— Что же нам делать?
— Не знаю! — всхлипнул автор «Кентавра желаний» и, не стерпев, впился губами в беззащитную шею Натальи Павловны.
— Ой! — вскрикнула она, отпрянув. — Я же не показала вам мою зеркальную спальню!
Они вернулись в дом. Поднимаясь вслед за хозяйкой по резной лестнице и любуясь скорой добычей, туго обтянутой лосинами, Кокотов испытывал то особое мужское предвкушение, то упоительное предстояние, когда женщина уже сдалась сердцем и до обладания поверженным телом, податливым и проникновенно влажным, остаются минуты горячечного воображения, которое всегда оказывается почему-то ярче и острее случившегося потом. Наверху Обоярова, шаря выключатель, замешкалась, и он натолкнулся на нее всей своей стенобитной готовностью. Когда зажегся свет, бывшая пионерка обернулась и посмотрела на писодея с лукавым уважением.
Спальня была огромная, с глухими тяжелыми портьерами на окнах, пушистыми коврами, большой овальной кроватью, задвинутой в альков и застеленной алым бархатным покрывалом. А вот зеркал не оказалось — ни на стенах, ни на потолке. Курчавые рамы были пусты, а вверху виднелись неряшливые скрещения дюралевых кронштейнов и деревянной обрешетки.
— Гад! Гад! Гад! — взвизгнула Наталья Павловна и, гневно пнув ногой, опрокинула пуфик.
— Кто?
— Лапузин. Он испугался!
— Чего?
— Того, что я навсегда останусь в этих зеркалах и буду смотреть на него сверху!
— Вы думаете?
— Конечно! Ну что мне с ним сделать?
Вместо ответа изнемогающий писодей, издав нечто среднее между стоном и боевым кличем, опрокинул бывшую пионерку на кровать.
— Ну не надо же, не надо, Андрей!
— Почему-у?
— Я верю, верю… вы хороший… вы сильный… вы все можете! — отбивалась она.
— Могу… Все… Да!.. — бормотал он, роясь губами в ее груди.
— Но только не сегодня…
— Сего-одня! — невольник камасутрина хватил ртом воздуха, точно вынырнул из пучины, и снова впился в Наталью Павловну.
— Андрюшенька, не надо, не надо… — Она с трудом вывернулась из его объятий, села на кровати и перевела дух. — Вы чего хотите — моей любви или моей крови?
— В каком… смысле?
— Ах, вы недогадливы, как все рыцари!
— Ну почему же? — осознал наконец Кокотов. — А если немножко? Чуть-чуть… Как-нибудь… — глупо предложил он.
— Дурачок! — Обоярова отвесила ему необидный подзатыльник. — Зачем мне «немножко» и «как-нибудь»? Это уже было. Послезавтра я вся ваша. Не чуть-чуть, а вся! Понимаете, мой спаситель?