Вы когда вернетесь?
Мы не знаем, скоро ли,
Только возвращайтесь… хоть когда-нибудь…
Они шли по зеленым улицам, обрастая все новыми и новыми провожающими. Сначала посторонние люди не понимали: почему шум, гром, визг? О чем и к чему песня?
Но разобравшись, они улыбались и кто про себя, а кто и вслух желали Георгию счастливого пути…»
Однако никто даже не догадывался, даже помыслить не мог, о чем на самом деле дядя и племянник говорили в ночь перед отправкой. А говорили они об очень важных вещах. Георгий, не ведая, вернется ли с войны живым, решил открыть Тимуру страшную семейную тайну.
— Запомни, мой мальчик, ты не внук казанского старьевщика. Нет! Мы никакие не Гараевы, мы Гиреевы!
— Не может быть!
— Да, да, мы прямые потомки владык Крыма ханов Гиреев, из ветви Чабан-Гиреев, чей славный род после присоединения Тавриды к России верой и правдой служил Белому Царю. После революции, лишившись всего, мы, чтобы уцелеть, скрыли происхождение и даже слегка изменили фамилию. И ты родился уже Гараевым. Но мы дали тебе имя великого воина Тимура! Пойми, мы — соль Великой империи! Если удастся вернуть трон Романовым, мы вернем наши земли, наши имения, наше положение, снова станем аристократией…
— Что же для этого нужно? — прошептал, пораженный таким внезапным поворотом судьбы, юный Гиреевич, закрывая ладонью красную звезду, вышитую на рубашке.
— Убить Сталина! Совдепия держится исключительно на силе и воле этого хитрого тирана. Умрет Сталин — умрет большевизм. Измученные народы России под колокольный звон сами внесут Романовых в Кремль. Я попробую объединить здоровые монархические силы в Красной армии. Это очень опасно, но бездействовать нельзя: капля крови точит камень деспотизма. А ты расти и думай!
— О чем, дядя?
— Как убить Сталина!
— Я клянусь, дядя! — мальчик бросился на шею Георгию, не зная, что снова встретится с ним лишь через двадцать лет.
…Юный Гиреевич еще не знал, что такой же судьболомный разговор случился не только у него. Тот, кто читал повесть Гайдара или хотя бы видел одноименный кинофильм, конечно помнит, как Тимур на мотоцикле мчал по ночной Москве девочку Женю к ее отцу. Тот на вверенном ему бронепоезде проезжал через столицу в действующую армию.
«…Время подходило к трем ночи. Полковник Александров сидел у стола, на котором стоял остывший чайник и лежали обрезки колбасы, сыра и булки.
— Через полчаса я уеду, — сказал он Ольге. — Жаль, что так и не пришлось мне повидать Женьку…
Вдруг наружная дверь хлопнула. Раздвинулась портьера, появилась Женя… Лоб ее был забрызган грязью, помятое платье в пятнах… Отец взял Женю на руки, сел на диван, посадил ее себе на колени. Он заглянул ей в лицо и вытер ладонью ее запачканный лоб.
— Да, хорошо! Ты молодец человек, Женя!
— Но ты вся в грязи, лицо черное! Как ты сюда попала? — спросила Ольга.
Женя показала ей на портьеру, и Ольга увидела Тимура… У него было влажное, усталое лицо честно выполнившего свой долг рабочего человека…»
Полковник Александров тепло поблагодарил юношу за своевременную доставку Жени и попросил, извинившись, оставить его наедине с дочерьми.
— Дорогие Оля и Женя, — сказал он. — Я знаю, срочный вызов в часть — это, возможно, хитрая уловка НКВД, и в поезде меня арестуют…
— За что?! — в ужасе вскричали обе.
— Для этого я должен рассказать вам правду. Я не сын водопроводчика, как вы думали. Я в прошлом белый офицер, командовал конными разведчиками лейб-гвардии Волынского полка. Я честно сражался под трехцветным стягом за то, чтобы вся власть в России перешла к Учредительному собранию. Но мы проиграли, а потом большевики предложили нам, уцелевшим офицерам, перейти к ним на службу и стать военспецами. Только что родилась ты, Оля, надо было кормить семью, и я согласился. Служить мне пришлось сначала под началом Троцкого, а потом Тухачевского. Оба, конечно, те еще мерзавцы, но выбирать не приходилось. Когда раскрыли заговор маршалов против Сталина, я воевал в Испании. Это меня и спасло. Но теперь, кажется, пришла моя очередь… Коба ничего не забывает и не прощает. Не волнуйтесь, живым я не дамся! Вы, мои девочки, не станете ЧСВН — членами семьи врага народа.
— Папа, но почему ты встал на путь борьбы с Советской властью? — сквозь слезы удивилась старшая, Оля. — Ведь все у нас было так славно! Мы ни в чем не нуждались. Мы пели хорошие песни, учились, боролись…
— Поймите, доченьки! За глянцевой вывеской страны, где так вольно дышит человек, на самом деле скрывается преисподняя, а вместо сатаны правит бал усатый кремлевский горец с широкой грудью осетина! Он уже перемолол в ГУЛАГе жерновами пролетарской диктатуры несколько миллионов ни в чем не повинных людей…
— Сто миллионов! — поправила сэросиха красным карандашом.
— Сто миллионов никак невозможно! — робко возразил Кокотов.
— Почему?
— Ну как же! Перед революцией население Российской империи насчитывало сто пятьдесят миллионов. Польша, Финляндия, Прибалтика отделились. Это миллионов двадцать пять. Столько же погибли на германской и Гражданской войне, от голода, эпидемий, многие уехали в эмиграцию. Потом двадцать миллионов погибли в Великой Отечественной войне…
— Тридцать! — поправила грант-дама таким тоном, словно речь шла об овцах.
— Хорошо — пусть тридцать. Тридцать, двадцать пять и двадцать пять — получается восемьдесят. Если к ним прибавить еще ваши сто миллионов и вычесть все это из сто пятьдесят миллионов, то получается минус тридцать миллионов. Даже если учесть высокую рождаемость тех лет, у нас в лучшем случае выйдет ноль!
— Ноль чего? — удивилась она.
— Населения. Никого. Пустая земля.
— Минуточку, Андрей Львович! Вы собираетесь писать художественное сочинение или статистическое? — подозрительно спросила грант-дама.
— Разумеется, художественное!
— Тогда посидите здесь!
Она встала и, по-балетному выворачивая мыски, скрылась за большой полированной дверью, рядом с которой была прикреплена золотая табличка:
Борис Леонидович Альбатросов,
Председатель
российского отделения фонда Сэроса.
Альбатросов, кстати, был видным писателем, обласканным советской властью. Его шеститомное собрание сочинений пылилось во всех книжных магазинах, а пятикомнатная квартира на Неглинной поражала своими размерами даже заезжих прогрессивных западных литераторов. И вот к какому-то славному юбилею ему за неутомимую литературную и общественную деятельность полагался орден Ленина. И все уже было решено, как вдруг его сынок, редкий дебил и студент Института международных отношений, попался на спекуляции валютой. От тюрьмы отец его, разумеется, избавил, сбегав на поклон в ЦК и напомнив о том, как по просьбе руководящих товарищей бодал Солженицына. Альбатросова пожалели (у самих росли те еще обалдуи), но решили все-таки немножко прижучить за существенные недостатки в деле воспитания молодого поколения. В последний момент орден Ленина ему заменили на Трудовое Красное Знамя, каковое у него уже имелось в количестве двух штук. И все бы ничего, но его одногодок, тоже писатель и, можно сказать, литературный супостат, из рук Брежнева в те дни получил именно орден Ленина. Такого унижения Альбатросов не стерпел.