Умываясь и бреясь, Андрей Львович обдумывал вчерашнее свидание с Натальей Павловной и сладко предвкушал обещанное продолжение «роскошной беседы», испытывая редкое для взрослого мужчины чувство веселой незавершенности жизни. Настроение омрачала лишь мысль о ноутбуке, оставленном в грубых руках Жарынина. Обуваясь, автор «Кентавра желаний» почувствовал амортизационное сопротивление живота и, хотя это не было для него новостью, огорчился, поклялся немедленно сбросить килограммы, которые, если все сложится удачно, могут стать препятствием между ним и Обояровой.
Спускаясь вниз, Кокотов не утерпел, завернул к 308-му номеру и прислушался. За дверью стояла загадочная тишина. Писатель попытался вообразить свою бывшую пионерку беззащитно, сокровенно спящей в теплой постели, не смог, но все равно умилился. Торопясь и поглядывая на часы, он все-таки из любопытства задержался и у комнаты Жукова-Хаита, откуда, несмотря на ранний час, доносились громкие голоса:
— А Немировский погром? — возмущался дрожащий тенор.
— Нечего было с православных деньги драть за вход в церковь! — отвечал знакомый бас.
— А Кишинев?
— Нечего было по детям из наганов стрелять!
— Это клевета!
— А ты на меня в Антидиффамационную лигу подай!
— И подам!
— А я тебе в рожу дам!
— Не дашь!
— Почему это не дам?
— Сам знаешь!
— Не знаю!
— Знаешь-знаешь…
Дивясь услышанному, писатель выскочил на улицу. Развиднелось. Небо уже потеплело, но воздух был еще свеж, и зябкие сентябрьские деревца, окутанные утренней дымкой, стояли по колено в пегой траве, сникшей под холодной росой. Внизу, на ближней скамейке, с метлой меж колен сидел печальный Агдамыч, похожий на забытого всеми Фирса.
— Доброе утро! — поздоровался Андрей Аьвович.
— И вам не кашлять.
— Что грустите?
— Не идет…
— Кто?
— Водка. Огурец сказал, представь, что у тебя вместо кишок змеевик…
— Ну и?
— Я целый самогонный аппарат внутри представил — не идет! Лучше возьму деньгами. Как думаете?
— Деньгами всегда лучше! — подтвердил Кокотов, торопясь к стоянке.
Жарынин сидел в машине с включенным мотором и мрачно пил кофе из термосной крышки. У него было такое лицо, с каким американские звезды вроде Сталлоне выходят на борьбу с мировым злом — арабскими дебилами или русскими болванами.
— Вы опоздали на пять минут! — сурово заметил режиссер.
— Извините…
— Можете взять в пакете бутерброд. Или что там еще Регина положила. Свой кофе вы проспали.
Он тщательно завинтил термос, кинул его на заднее сиденье и газанул так, что колеса несколько раз с визгом прокрутились вхолостую, прежде чем смогли уцепиться протекторами за асфальт. Ехали в тяжком молчании. Писатель, давясь сухомяткой, рассматривал на обочине огромные лопухи.
Листва за эти дни поредела — во всяком случае, стали видны купол дальней беседки и верхушка искусственного грота, где бил источник. Еще три дня назад различить их среди деревьев было почти невозможно. Сквозь бело-черные стволы мелькало солнце, похожее на юркую рыжую зверушку, прыгающую с ветки на ветку, чтобы поспеть за мчащимся автомобилем. Когда вывернули на шоссе, Андрей Львович дожевал и спросил:
— А куда мы едем?
— На футбол.
— Я серьезно!
— И я серьезно.
— Так рано?
— Да, в этот футбол играют с утра пораньше.
— А зачем нам футбол?
— Там будет один человек.
— Какой?
— Хороший.
— А зачем он нам?
— Он может вывести нас на Скурятина.
— Того самого? — удивился Кокотов.
— Вы задаете слишком много вопросов, коллега! — раздраженно ответил Жарынин, глянув на часы.
Его недовольство объяснялось не столько назойливостью соавтора, сколько тем, что, несмотря на ранний час, они, разлетевшись, вдруг въехали в безнадежную пробку и двигались теперь со скоростью наступающего ледника.
— Никогда еще такого здесь не было! В это время — никогда! — От злости режиссер сорвал с головы берет, и его огорчение стало еще заметней.
— Может, авария? — деликатно предположил писатель.
— Вероятно. Возьмите термос, налейте себе и мне. Там есть стаканчик.
— Вы же сказали…
— Я вас воспитываю.
Андрей Львович выполнил приказ с тем укоряющим смирением, какое обычно находит на нас, если рядом кто-то глупо сердится и нервничает. Кофе оказался великолепным, не растворимым химикалием, а настоящим, свежемолотым, с легким привкусом корицы. Женщины заваривают такой не просто любимым, а заслуженно любимым мужчинам!
Прихлебывая, писатель боковым зрением поймал на себе заинтересованный взгляд хозяйки желтой «Тойоты», стоявшей в пробке рядом. Приосанившись и выпятив подбородок, автор «Полыньи счастья» скосил глаза и определил: автодама недурна собой, настораживали, правда, ее волосы цвета искусственной сирени, причем такие короткие, словно женщина, потрясенная случившимся оттенком, пыталась остричься наголо, но в последний момент передумала. Тем временем она высунулась из машины, с отчаяньем посмотрела вниз и постучала лиловыми ногтями в окно «Вольво». Андрей Львович не сразу нашел нужную кнопку, утопил стекло, впустив рокот моторов и тяжкий выхлопной воздух, выглянул и понял, в чем дело. Дама по неопытности притерлась слишком близко и теперь ужасалась: между дверцами автомобилей оставался просвет шириной со спичечный коробок, поставленный на ребро, а резиновые молдинги уже стиснулись.
— Дмитрий Антонович! — Кокотов взволнованно обернулся к соавтору. — Там…
— Вижу! — ответил тот, хотя со своего места этого видеть не мог. — Скажите ей, чтобы включила «аварийки» и, когда все тронутся, не двигалась!
Писатель послушно высунулся и, перекрывая гул трассы, буквально в ухо водительнице прокричал приказ, а та благодарно закивала в ответ.
— Закройте окно! — велел Жарынин. — Вот ведь бабы, все одинаковые! Сначала делают, а потом думают.
— Ну, не все, — возразил Андрей Львович скорее из чувства противоречия, чем из жажды справедливости.
— Все! Даже Афросимова из-за этого пропала. На чем я, кстати, остановился?
— Она вызвала на допрос Бесстаева.
— Да, вызвала, предложила присесть и почувствовала, что от ухоженного седого молодца, смело шагнувшего в ее кабинет, исходит непонятная опасность.
«Интересно, что за одеколон? — подумала Тоня. — Надо будет купить такой Сурепкину. И борода у него пострижена правильно, а у Никиты вечно усы длинней щетины!»