…Господи, ну что, что сказать?! Как объяснить, почему Лева оказался в ее кабинете? Она точно знает, почему…
Они с Ильей никогда не беспокоились, не слишком ли Лева не от мира сего, не слишком ли весь в математике, в книгах?…Маленьким Лева гулял во дворе, как все дети из Толстовского дома, бегал по всем трем дворам и к вечеру, как все дети, прятался, услышав крик «домо-ой!». Лева никогда не был нелепым гением, не умеющим общаться со сверстниками, не был отличником, которого одноклассники презирают, списывают и презирают. Помимо математического таланта у него есть еще один талант, в чем-то даже противоречащий математической отрешенности, — талант к общению. С первого класса всегда вокруг него были дети, он умел как-то необычно повернуть игру. И до сих пор он привлекает ребят нестандартным подходом, неожиданной придумчивостью.
Вот только одно смущало — Лева чересчур нежный, мягкий. Он всех жалеет, всех любит и всегда уступает. Они с Фаиной смотрели, как он с детьми играет, и говорили — Лева ангел, но как же он будет жить, как ангелу жить с людьми?
Она точно знает, почему Лева оказался вечером в ее кабинете: кто-то его запутал, кому-то он не смог отказать. Лева решил, что она еще в школе, зашел в кабинет, что-то случайно загорелось, он испугался, убежал, — он ребенок. Или кто-то его запутал, попросил вместе пойти и исправить оценки, что-то случайно загорелось, они испугались, убежали…
— Я уверена, что он был не один… — Фира сказала это так осторожно, словно тонкий лед ногой попробовала.
— Вы что, первый год в школе?…Лучше бы он был один, — жестко произнесла директриса. — Один — это хулиганство, а НЕ ОДИН — это уже группа. Группа под предводительством вашего сына сожгла знамя — как вам это?…И хотите посмотреть, что еще — кроме задач — я — нашла — в сумке — вашего сына?
Фира кивнула, нисколько не ожидая подвоха. Что может быть в сумке у пятнадцатилетнего мальчика, не презервативы же в конце концов!
В сумке — сложенные в стопку листы формата А4 с нечетким, напечатанным полуслепым шрифтом текстом. Наверху название — «Зияющие высоты».
Директриса карандашом, словно не желая прикасаться рукой, подвинула к Фире лист формата А4. Фира пробежала глазами по строчкам: «Эта книга составлена из обрывков рукописи, найденных случайно, т. е. без ведома начальства, на недавно открывшейся и вскоре заброшенной мусорной свалке…» так быстро, что не успела вникнуть в смысл, понять, что читает. Но еще до того, как поняла, задрожали руки и упало сердце.
И почему-то — взбредет же такая глупость в голову, когда рушится жизнь, — почему-то вспомнились слова из анекдота, который недавно рассказывал Илья: «„Это провал“, — подумал Штирлиц».
— Вы, конечно, знаете, что самиздат — это подсудное дело, это тюремный срок… Знаете или нет?! — по-военному гаркнула директриса. Директриса посмотрела на Фиру, как будто она дурно пахла, и отодвинулась от нее на другой конец стола, на другой конец мира.
— Я знаю, знаю, — лепетала Фира.
— Но это еще не все…
— Не все? — повторила Фира.
— Вы улыбаетесь?! Чему вы улыбаетесь?! — прошипела директриса, пролистав стопку. — Еще вот, «Практика иудаизма». Это еще что такое?!
Крах. Крах жизни. Не ее, бог с ней, с ее жизнью! Крах Левиной жизни.
Бедный, бедный мальчик…
Она купила Илье и Леве две модные кожаные сумки через плечо, одинаковые. Стояла в очереди в Гостином, два часа стояла в очереди в отдел кожгалантереи на втором этаже Садовой линии, очередь на улице, на галерее…
Лева торопился в маткружок, перепутал сумки. Лева взял в маткружок сумку Ильи, вот такое невинное недоразумение, а заплатит он за это сломанной жизнью.
Илья виноват. Во всем виноват Илья!..Фира сидела с закрытыми глазами и, как присяжные один за другим повторяют «виновен», повторяла про себя сухое короткое слово «виноват». ЗАЧЕМ ПРИНОСИТЬ ДОМОЙ, ГДЕ ЖИВЕТ РЕБЕНОК, ВСЯКИЕ ГАДОСТИ? Среди его дружков-бездельников из НИИ модно читать самиздат, модно интересоваться иудаизмом, но, когда в доме ребенок, нужно вести себя по-человечески, нужно иметь ответственность за ребенка, а не своим амбициям потакать. Илья уже несколько раз приносил домой самиздат, и Фира всегда его ругала. Вот и дочитался, — Леве теперь кранты. Откуда-то из глубин подсознания выскочило это слово, — прежде это не было Фирино слово, прежде Фира никогда его не употребляла. А сейчас било в голову, как будто ей в голову молотком забивали гвозди, — кранты, кранты, кранты.
— Можете попрощаться с матшколой! В матшколу ему теперь закрыта дорога. Вашему сыну теперь навсегда закрыта дорога — повсюду! В матшколу! В университет! В любой вуз вообще! — страшным шепотом кричала директриса. — Что вы улыбаетесь? Это ВАША сумка. Это ВАШИ задачи. Это ВАШ сын сжег знамя!.. Что вы улыбаетесь? Что вы дрожите? Это нервное? Поздно нервничать!..Вы вообще понимаете, что из-за вашего гения нам тут всем конец?!
…ЭТО ВАШИ ЗАДАЧИ… ЗАДАЧА № 1 РЕШЕНА… ЧИСЛА ФИБОНАЧЧИ ПО МОДУЛЮ… ВАШ СЫН СЖЕГ ЗНАМЯ… ВАШ СЫН… Фира откинулась на стуле и закрыла глаза. Как маленькая, закрыла глаза, чтобы не видеть страшного и чтобы страшное не видело ее.
Директриса наклонилась через стол, приблизила к ней голову, зашептала:
— Если бы только пожар… Я не желаю зла вам и вашему сыну, но это… вы меня понимаете?
Фиру очень жаль. Дело серьезное — пожар, плюс сгоревшее знамя, плюс самиздат расценивается как политическое дело. К тому же мальчишка — еврей.
— …Вы меня понимаете? — устало повторила директриса.
Конечно, Фира понимала — если бы только пожар!
«Если бы только пожар!.. Помочь Фире нельзя. Шансов нет. Вовремя отказаться от того, от кого… от того, от кого… — Директриса мысленно запуталась в словах, — вот что значит нервничать, и сердито закончила мысль, обрезав края: — Вовремя отказаться — это залог успеха. Ну что же, прощай, цыганочка…»
…Прощай, математическая школа, матмех университета, прощай все… Прощай, Левина мечта, научная карьера, Левина прекрасная судьба… все оборвалось, не начавшись…
Все ниточки связались уже к середине дня, а как им не связаться?..
Фира повсюду искала Леву, сновала, как челнок, из школы домой, из дома в школу, домой и опять в школу. К последнему уроку в школу пришел Виталик, и Фира тут же схватила его, как лиса петушка, — раз и утащила к себе. «Где Лева?» — спросила таким голосом и так посмотрела, что Виталик даже не отпирался, сразу признался — у Алены Смирновой.
— Она заболела… обожглась. А я там не был, — пряча глаза, сказал Виталик. Все равно Аленин ожог скрыть не удастся, и если он начнет запираться, то еще хуже сделает — тогда Алену уж точно с пожаром свяжут… Получится напрасный героизм, бессмысленный.
Через семь минут, после того как Фира ПОСМОТРЕЛА на Виталика, она уже звонила в дверь Смирновых.
…— Господи, Алена, что ты с собой сделала… — простонала Фира.