Посвящается Элиссе.
Что, если бы днем или ночью подкрался к тебе в твое уединеннейшее одиночество некий демон и сказал бы тебе: «Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное количество раз <…>». Разве ты не бросился бы навзничь, скрежеща зубами и проклиная говорящего так демона? Или тебе довелось однажды пережить чудовищное мгновение, когда ты ответил бы ему: «Ты — бог, и никогда не слышал я ничего более божественного!»
Ницше. Веселая наука [1]
Все вещи меняются, и ничто не остается на месте.
Платон. Кратил [2]
«Что, если у нас была бы возможность проживать эту жизнь снова и снова, пока не получится правильно? Вот было б здорово, да?»
Эдвард Бересфорд Тодд
Ноябрь 1930 года.
Удушающее облако табачного дыма и влажного липкого воздуха окутало ее при входе в кафе. Шел дождь, и на шубках некоторых женщин, сидящих в зале, все еще дрожали тонким росистым покровом капли воды. Полк официантов в белых передниках суетился вокруг отдыхающих мюнхенцев, которым хотелось кофе, сдобы и сплетен.
Он сидел за столиком в дальнем конце зала, окруженный, как всегда, друзьями и прихлебателями. В этом кружке выделялась женщина, которую вошедшая никогда до этого не встречала: густо накрашенная пепельная блондинка с кудряшками, судя по внешности — актриса. Блондинка закурила сигарету, будто разыгрывая пошлое представление. Все знали, что он отдает предпочтение скромным, пышущим здоровьем баваркам. В гетрах и фартучках, господи прости!
Стол ломился от угощений. Bienenstich, Gugelhupf, Käsekuchen. [3] Он уминал Kirschtorte. [4] Ему нравилась выпечка. Неудивительно, что он отнюдь не отличался стройностью; она поражалась, как он до сих пор не заработал диабет. Одежда скрывала от посторонних глаз неприятно рыхлое тело (ей сразу представилась сдоба). Ни доли мужского не было в этом человеке. Завидев ее, он с улыбкой полупривстал, произнес: «Guten Tag, gnädiges Fräulein» [5] — и указал на занятый стул рядом с собой. Сидевший там прихлебатель быстро вскочил и ретировался.
— Unsere Englische Freundin, [6] — сказал он блондинке, медленно пускавшей сигаретный дым; без всякого интереса окинув взглядом незнакомку, та наконец выговорила: «Guten Tag». [7] Берлинка.
Опустив на пол тяжелую сумку, она заказала Schokolade. Он уговорил ее отведать Pflaumen Streusel. [8]
— Es regnet, — заметила она между прочим. — Идет дождь.
— Да, идьет дожд, — повторил он с сильным акцентом и сам усмехнулся, довольный своей попыткой.
Сидящие за столом тоже засмеялись. Кто-то воскликнул: «Bravo! Sehr gutes English». [9] Он пребывал в хорошем расположении духа и, весело улыбаясь, постукивал по губам указательным пальцем, словно в такт мелодии, игравшей у него в голове.
Сливовый пирог оказался превосходным.
— Entschuldigung, [10] — пробормотала она, наклоняясь к сумке в поисках носового платка.
Отделанный кружевом платок украшали ее инициалы «УБТ» — это был подарок от Памми ко дню рождения. Она аккуратно промокнула уголки губ, удалив с них крошки пирога, и снова наклонилась, чтобы вернуть платок в сумку, а затем вынула из нее что-то тяжелое. Это был «уэбли» пятой модели — старый револьвер ее отца, служивший ему во время Первой мировой войны.
Движение, отрепетированное сотни раз. Один выстрел. Главное — не мешкать. Хотя после того, как она достала оружие и направила ему прямо в сердце, на долгий миг ей почудилось, будто все вокруг замерло.
— Führer, — произнесла она, словно заклинание. — Für Sie. [11]
Одно резкое движение — и все револьверы сидящих за столом уже направлены на нее.
Вдох. Выстрел.
Урсула спустила курок.
Наступила темнота.
11 февраля 1910 года.
Ледяной порыв ветра, морозный воздух на чувствительной коже. Ничто не предвещало, что она лишится укрытия, а знакомый уютный и теплый мир исчезнет без следа. Теперь она бессильна против всех стихий. Как моллюск, вырванный из панциря, как орех, извлеченный из скорлупы.
Ни одного вдоха. Мир съежился. Один вдох.
Маленькие легкие, словно крылья стрекозы, поникли от гнета. Дыхательное горло не справляется с дыханием. Тысячи пчел роятся и жужжат в крошечном изгибе уха.
Паника. Тонущая девочка; подстреленная птица.
* * *
— Доктор Феллоуз давно уже должен был приехать, — простонала Сильви. — Почему его до сих пор нет? Где же он?
Крупные капли пота жемчужинами катились по ее коже, как по бокам лошади в конце тяжелого забега. От пламени камина веяло жаром корабельной топки. Тяжелые парчовые шторы были плотно задернуты от враждебной силы — ночи. От этой черной летучей мыши.
— Нынче в снегу застрять немудрено, мэм. Вон как непогода разгулялась. Видать, все дороги замело.
Сильви и Бриджет остались один на один с суровым испытанием. Горничная Элис уехала проведать свою больную мать. А Хью, конечно же, отправился à Paris [12] за своей беспутной сестрой Изобел. Сильви не хотелось тревожить миссис Гловер, которая спала в мансарде и, как боров, сотрясалась от храпа. Сильви думала, что выдержит все, не дрогнув ни одним мускулом, как сержант на плацу. Роды оказались преждевременными. А по расчетам Сильви, они должны были начаться с небольшим запозданием, как и двое предыдущих. Мы счастья ждем, а на порог… и так далее. {2} — Ой, мэм, — вскрикнула Бриджет, — она вся синюшная, вся как есть!