— Робертс энд Смит, доброе утро…
«Динь» — пропел подъехавший лифт, над его дверью загорелось табло «32», и огорченная девушка вошла в кабину, нажала кнопку «31».
Через секунду, выйдя из лифта в залитый светом и отделанный под сталь холл компании Industrial Management Co., она той же скромной и почти шаркающей походкой подошла к обширному прямоугольному столу приемной:
— Доброе утро.
— Доброе. Чем могу помочь? — ответила чернокожая секретарша.
— Я за пакетом для доктора Адамса, Adams Brothers.
— Секунду… — оттолкнувшись каблуком от паркетного пола, секретарша отъехала в своем кресле к дальнему концу стола с невысоким стеллажом для писем и пакетов.
А посетительница бегло оглядела этот стол — тоже четыре телефона, телефонный коммутатор, «кулачковая» пишмашинка, стаканы с остро отточенными карандашами. А за спиной строгий стальной простенок с золотыми буквами Industrial Management Co.
— Как ты сказала: для доктора Адамса? — спросила секретарша, перебирая конверты и пакеты.
— Да, пакет для Стива Адамса, Adams Brothers…
— К сожалению, ничего нет.
— Вы уверены? — удивилась девушка и, достав из заплечной сумки потертый блокнот, открыла его. — Это же Industrial Management Co., так? Мистер Адамс из Adams Brothers послал меня сюда за пакетом от мистера Купера…
— Извини, дорогая, но у нас нет никакого Купера.
— Правда? А я ехала из Лонг-Айленда… — снова чуть не до слез огорчилась девушка и кивнула на телефоны. — Можно я позвоню?
— Конечно, — секретарша подвинула ей один из телефонов.
— Спасибо, я быстро, — девушка набрала десятизначный номер. — Алло! Доброе утро. Можно доктора Адамса?
Но в трубке был тот же автоответчик: «К сожалению, мы не можем…»
— Shit! — огорчилась девушка и положила трубку. — Извините. Спасибо. Большое спасибо… — И, совершенно расстроенная, направилась к лифту. А секретарша, тут же забыв о ней, сняла трубку телефона.
«Динь» — пропел подъехавший лифт, над его дверью загорелось табло «31», девушка вошла в кабину, нажала кнопку «30».
Через секунду, выйдя из лифта в грохочущий музыкой и расписанный нотами холл компании Jazz & Country Music Production Ltd., она подошла к столу приемной:
— Доброе утро! Пакет для доктора Адамса, Adams Brothers…
— Что? Повтори… — дергаясь в такт музыке, не расслышал ее молодой секретарь.
* * *
Через три часа, ровно в 13.03, она вышла из небоскреба на углу 46-й улицы и Пятой авеню. И, оказавшись в потоке прохожих на солнечной стороне улицы, мигом преобразилась. Словно вынырнула из темной и давящей океанской глубины. Куда подевались эти скромно согнутые плечи, этот огорченный взгляд, эта приниженная и почти шаркающая походка? Теперь это была невысокая, но стройная девушка двадцати трех лет, с гордо поднятой головой, вызывающим взглядом карих глаз и той высокомерной улыбкой, с какой умеют смотреть на мир девушки маленького роста, так называемые бэби-вумэн. Именно этим победительным взглядом она окинула всю Пятую авеню — и густой поток клерков, высыпавших сюда в обеденный перерыв потрепаться и поланчевать, и иностранцев, спешащих из одного дорогого магазина в другой с бумажными сумками Lord & Taylor, Saks Fifth Avenue и Victoria Secrets, и курьеров с заплечными ранцами, летящих по тротуарам на роликовых коньках, и плотный поток гудящих машин и такси на мостовой. В очередной раз она победила их всех — и клерков, зарабатывающих десять, ну, максимум пятнадцать долларов в час, и тех лощеных и откалиброванных секретарш, получающих — смешно сказать — аж двадцатку!
А она — Вера Шмит, простая русская эмигрантка, — за три часа работы и двадцать два телефонных звонка сняла четыре тысячи четыреста долларов! А сколько еще не пройденных ею офисных небоскребов на одной только Пятой авеню!
Победно усмехнувшись и поправив на плече ремешок холщовой сумки, она двинулась вниз по широкому тротуару. Но на углу 44-й поток прохожих огибал слепого уличного скрипача, и Вера невольно поубавила шаг, узнав знакомую Концертную сюиту Сергея Танеева для скрипки с оркестром. Теперь победная улыбка на ее лице сменилась на чуть ли не горестную усмешку, ведь пять лет назад она сама играла эту сюиту в Мерзляковском переулке на выпускном экзамене музыкальной десятилетки Московской консерватории.
Вера остановилась, слушая музыку и вглядываясь в молодого, не старше двадцати пяти, скрипача. Нет, она не знала его, хотя что-то в густом и полном звуке его скрипки было знакомое, почти родное, как у всех учеников профессора Андриевского, два года назад уехавшего в Лондон к Исааку Менухину. Но разве в «Мерзляковке» учились слепые? В ее время — нет, ни одного. А с другой стороны, то, как он держит смычок, как тянет звук и как сам слушает свою скрипку всем телом и даже круглыми, как у всех слепых, темными очками, — все было удивительно московское. И вообще, кто, кроме русских, будет в Нью-Йорке играть Танеева?
Вера сунула руку в холщовую сумку, достала кошелек и, не раздумывая, бросила в лежащий на тротуаре открытый скрипичный футляр стодолларовую купюру. После чего тут же шагнула к краю тротуара и подняла руку:
— Такси!
Желтая машина резко вильнула из второго ряда и тормознула прямо у ее ног. Вера взялась за дверную ручку, но в этот момент музыка за ее спиной прервалась на полутакте, слепой скрипач в два прыжка оказался рядом и схватил ее за плечо:
— Lady, just a second!
Вера резко повернулась:
— What?
Он протягивал ее стодолларовую купюру:
— You made mistake, you gave me hundred dollars!
Она усмехнулась — он говорил, как типичный русский, без артиклей. И сказала по-русски:
— А ты, оказывается, не слепой. Гнесинка?
— Да, — сказал он. — Возьмите ваши деньги.
— А что? Они тебе не нужны?
— Нужны, но… — он замялся. — Это как-то много…
Она улыбнулась:
— Как тебя звать?
— Виктор…
— Запомни, Витя: денег много не бывает. Но теперь ты можешь угостить меня чашкой кофе. Увидимся завтра здесь и в это же время. Пока! — И она нырнула в машину, сказала водителю: — Brooklyn Jewish Cemetery, please.
Водитель клацнул рычагом счетчика, в окошке счетчика тут же выскочило «$1.00» за посадку, а Вера повернулась к опешившему скрипачу и сказала ему через открытое окно:
— Подтяни четвертую струну. Чуть-чуть. Пока…
Машина рванула с места, влилась в поток авто и понеслась вниз по Пятой авеню. Но на 42-й пришлось тормознуть у красного светофора, и водитель — ему было не больше пятидесяти — повернулся к Вере, сидевшей на заднем сиденье, сказал по-русски:
— Вы всем даете по сто долларов?