Она мало что помнила о своем похищении — сначала перед ней мелькнуло какое-то знакомое лицо, но сейчас она не могла вспомнить, кто это был; затем приступ паники, словно внутри взорвалась бомба, потом — ничего. То, что было после, походило и на абсурд, и на реальность одновременно.
Она не знала, где в следующий раз почувствует боль, и кто ее причиняет. Она не имела представления о времени, о том, что сейчас — день или ночь. Не всегда могла понять, где верх, а где низ. Иногда ей казалось, что она летит, но потом она понимала, что лежит на поверхности. Она ничего не видела. Она ничего не слышала. Она не могла говорить, потому что не могла открыть рот.
Она не знала, как долго пробыла в этом месте, и что это за место. Здесь было холодно. То, на чем она лежала, было твердым. Ей было слишком больно, чтобы испытывать голод. Время от времени в маленький зазор между ее губами вставляли соломинку, через которую подавали воду, чтобы жизнь в ней не угасла совсем.
Страх накатывал на нее волнами, огромными волнами, которые захлестывали ее так, что ей приходилось бороться с собой, чтобы дышать, сопротивляться, не оставляя попыток выбраться из своих пут. Она не знала, откуда приходит ее мучитель, что собирается с ней сделать, когда уйдет. Из-за того, что она не могла ни слышать его, ни видеть, единственным опознавательным знаком его присутствия была та боль, которую он причинял ей.
Когда страх изнурял ее, она начинала думать о работе, на которую устроилась. Сообщили ли оттуда, что она не явилась? Приходил ли кто-нибудь в коттедж, чтобы проведать ее? Начала ли ее мать беспокоиться из-за того, что от нее нет ни слуху ни духу с воскресенья? Заботится ли кто-нибудь о Петаль?
Потом она начинала плакать, но ее глаза не производили слез, и если они появлялись, то она не могла открыть веки, чтобы смахнуть их. Она чувствовала, что рыдания сотрясают ее, но если какой-то звук и исходил, она его не слышала.
Почему кто-то решил сотворить с ней такое?
Раньше, прежде чем она лишилась слуха, она слышала, как неподалеку пытается выбраться из своих веревок какая-то женщина, потом — пронзительный крик, от которого кровь едва не застыла в жилах, и который вонзился в нее, словно острый нож. Но это было уже давно. Она никак не могла убедиться, здесь ли еще женщина. Ей казалось, что нет. Ей было одиноко.
В этом-то и было самое страшное: в изоляции, в том, что она оказалась замкнута внутри собственного тела, внутри собственного разума.
Она молилась, чтобы в следующий раз мучитель убил ее.
Он сидел на табуретке около металлического стола и смотрел на свою жертву, думая о том, какие мысли приходят сейчас ей в голову. В уме ли она? Не пытается ли понять, кем может быть ее истязатель?
Это его другая жизнь, его отдушина от так называемого нормального мира, где на него постоянно давят, где на него сыплются запросы, где разные люди со своими ожиданиями и представлениями о том, кто он есть и кем должен быть, требуют от него полной самоотдачи, всего его времени и энергии. Муж, отец, профессионал, почетный гражданин.
Находясь рядом с жертвой, он контролировал ситуацию, мог дать волю темной стороне своего «я».
Ему нравилось, что его жертва не знает и никогда не догадается о том, кто он такой. Она была в полной уверенности, что ему можно доверять, что он заслуживает уважения. Уважение приобретало совершенно новый смысл в свете его полного контроля над ней.
Полного контроля. Абсолютной власти.
Острейшего трепета.
Четверг, 10 октября 1985 года
6.16
Мендес и Хикс осмотрели дом Карли Викерс, стремясь увидеть его нетронутым, таким, каким она его оставила. Это было маленькое уютное местечко, в котором царил полнейший порядок. Они внимательно исследовали содержимое всех ящиков и шкафов, ища что-нибудь, что доказывало бы ее связь с мужчиной или с прошлым дружком, придурком из Сими-Вэлли.
Она вычеркнула Грега Ашера из записной книжки. Если и поддерживала с ним связь, то инициатива исходила не с ее стороны. Мендес показал книжку Джейн Томас.
— Я же говорила вам, что она с ним порвала, — сказала она.
— Люди не всегда бывают такими сильными, какими бы нам хотелось, мэм, — ответил он. — Это входит в мою работу.
— Крушение иллюзий?
— Иногда. И постоянное недоверие.
Он бы предпочел, чтобы ее здесь не было. Он знал, что она слишком переживала и чувствовала себя оскверненной вместе со своей клиенткой, наблюдая, как они роются в вещах Карли Викерс.
Так чувствовал себя он, когда был подростком, а копы пришли обыскивать его дом, — оскверненным. Они искали доказательства против его старшего брата, члена банды, обвиняемого в торговле наркотиками. Они прошлись по всему дому, словно торнадо, не проявляя совершенно никакого уважения к личным вещам и чувствам. Он помнил, как плакала его мать, когда они перерывали комод, трогали ее вещи, нижнее белье, сувениры.
С тех пор он никогда не забывал об этом, отправляясь на обыски и в дома жертв, и в дома преступников. Даже толика уважения имеет большое значение.
Хикс снял покрывало и отдернул одеяло. Мендес выключил лампу, а потом подошел к простыне с инфракрасным прожектором в поисках следов выделений, особенно спермы, которые флуоресцируют при таком освещении. Ничего.
— Она ни с кем не встречается, — сказала Джейн Томас. — Она была полностью сосредоточена на том, чтобы вернуть свою жизнь в нормальное русло.
— У нее всегда такой порядок? — поинтересовался Хикс.
— В центре был всегда. Она с уважением относится к возможностям, которые ей предоставляют.
— Вы не знаете, есть ли у нее близкие друзья? — спросил Мендес. — Может быть, другие женщины из центра? Кто-то, кому она могла рассказать, что кто-нибудь нравится ей или, наоборот, докучает?
— Может быть, Брэнди Хенсон. Я часто видела их вместе.
Именно поэтому он позволил Джейн Томас присутствовать. Она знала Карли Викерс, знала ее жизнь, ее друзей. Был шанс, что, если в этом месте что-то не так, это тут же бросится ей в глаза.
К сожалению, когда они прочесывали этот маленький дом, ничего особенного ей в глаза не бросилось. Мендес открыл дверь и жестом пригласил войти членов криминалистической бригады.
— Они попробуют найти отпечатки пальцев, — сказал он, открывая заднюю дверь для Томас. — Здесь будет беспорядок. Но если кто-то еще побывал в доме, мы узнаем об этом. Если отпечатки совпадут с отпечатками какого-нибудь уже известного нам преступника, мы будем знать, в каком направлении двигаться.
Конечно, могут пройти месяцы, прежде чем они узнают, куда двигаться. Но об этом он говорить не стал. Сравнение еле заметных отпечатков было сродни поиску иголки в стогу сена, и процесс этот целиком и полностью зависел от меткости глаза того специалиста, который его проводил. Когда-нибудь вся эта система будет автоматизирована, и отпечатки пальцев преступников занесут в национальную базу данных, получить доступ к которой можно будет в любой момент. Но те отпечатки, которые брали сегодня, помогут мало, по крайней мере до тех пор, пока у них в руках не окажется предполагаемый преступник, с отпечатками которого их можно будет сравнить — не самый утешительный сценарий для Карли Викерс, если она уже похищена.