— Но почему? — спросил Томми с жестоким неподдельным изумлением, свойственным детям.
— Сынок, мы не знаем, что заставляет других людей совершать плохие поступки, — сказал его отец. — Мы не можем придумывать для них оправдания, но должны понимать, что наверняка существует несколько непростых причин, по которым Дэннис ведет себя именно так.
Томми скривился.
— Я просто не хочу, чтобы он был поблизости, вот и все. Если бы он был взрослым и попытался вырезать кому-нибудь сердце, его ведь посадили бы в тюрьму, да?
— Да, — ответила Энн. — И Дэннису придется ответить за то, что он сделал. Но в то же время я надеюсь, что кто-нибудь поможет ему понять, почему он сделал это.
— Потому что у него не в порядке с головой, — произнес Томми тоном, не допускающим возражений, когда официантка принесла им напитки.
Теперь, когда был определен корень проблемы, Томми потерял всякий интерес к теме разговора. Он сделал большой глоток пепси и посмотрел на отца.
— Пап, а можно я пойду поиграю в Пакмана, пока не принесут пиццу? Пожалуйста!
— Конечно, — сказал отец, выуживая четвертаки из кармана. — Извинись и выйди из-за стола.
— Простите, пожалуйста, мисс Наварре.
— Развлекайся, — сказала Энн, глядя, как Томми бросается к аркадным машинам. — У вас очень неординарный ребенок, доктор Крейн.
— Он хороший мальчик. Я сегодня особенно благодарю свою счастливую звезду, после того как услышал, что сделал сын Фармана. Трудно представить, что у ребенка может быть столько ярости внутри.
— Думаю, у Дэнниса было не лучшее детство, — сказала Энн. — Мы действительно не знаем, что творится в чужих семьях.
— Да, — согласился Крейн. — У каждой семьи свои секреты, и эти секреты они могут скрывать очень тщательно. И как они влияют на каждого члена семьи, никто не знает.
— Справедливо, — ответила Энн, вспомнив секреты своей семьи. Распутство отца и бездушное отношение к матери оставили глубокий след в ее душе, однако за стенами дома Наварре никто не знал иной семьи, кроме той, какой они хотели казаться.
— Я немного переживаю за Томми, — признался Крейн. — Его мать может оказать на него очень негативное влияние. Я делаю все возможное, чтобы уравновесить этот аспект личности моей жены. Но повлияет ли он на Томми? Вполне возможно. Сподвигнет ли взять нож и броситься на друга? Не думаю. Но со всеми этими разговорами о серийных убийцах на этой неделе не перестаешь удивляться, откуда что берется.
— Надеюсь, убийца скоро будет пойман, и нам больше не придется думать об этом, — сказала Энн и перевела разговор на тему о том, какие мероприятия ждут Томми и его класс, в том числе поездка в Гриффитскую обсерваторию в Лос-Анджелесе, в которую Томми особенно хотел попасть.
Ее обрадовало, что удалось все прояснить с Томми. Одна проблема с плеч долой. Она старалась не думать о Дэннисе Фармане, который проведет ночь все в той же комнате для допросов, в которой она разговаривала с ним сегодня днем. Вместо этого она старалась наслаждаться пиццей и компанией.
Когда они вышли из ресторана и распрощались, Томми неожиданно округлил глаза.
— О, чуть не забыл!
Он сунул руку в карман куртки, достал маленькую коробочку, завернутую в подарочную бумагу, и протянул ее Энн.
— Это вам.
Энн наклонилась к нему и приняла подарок с благодарной улыбкой.
— Спасибо, Томми. Как мило с твоей стороны! Тебе было совсем не обязательно дарить мне подарок. Я должна открыть ее сейчас?
— Нет! — воскликнул он, отчаянно краснея. — До дома не открывайте.
— Хорошо. — Энн наклонилась еще ниже и поцеловала мальчика в щеку. — Спасибо тебе. Увидимся в понедельник.
Она убрала коробочку в сумку и пошла по площади, думая, что у человечества, может, все же есть надежда.
— Что ты обычно делаешь вечером в субботу, Винс? — спросил Хикс.
Они были в оперативном центре, где на столе между кипами папок и отчетов стояла пара полуопустошенных коробок из-под пиццы. Диксон оставался в больнице, потому что туда наконец приехала мать Карли Викерс.
— Обычно я на «Конкорде» лечу в Париж обедать, потом заскакиваю в Монте-Карло поиграть.
— На деньги налогоплательщиков, — прокомментировал Мендес.
— А серьезно?
— Серьезно? — Винс вспомнил прошедший год. По субботам он в основном валялся в постели в больнице. А до того? — То же, чем мы занимаемся здесь.
— Мрак, дружище.
— У меня нет жены. У меня нет жизни. Мне только и остается, что работать. А ты, детектив Хикс?
— Вторую субботу месяца на родео стреноживают бычков. Я обычно выигрываю немного денег.
— А ты, Тони? — спросил Винс.
— Ничем особенным не занимаюсь.
— Запишите этого человека в ФБР.
— Осторожно, старик, — поддразнил Мендес. — А то займу твое кресло.
— Ради бога, сынок. Я свое отработал. И готов двигаться дальше.
— Ты? Уходишь из Бюро? Не может быть, дружище. Ты же чертова легенда.
— А я поменяюсь с тобой местами. Перееду сюда и заживу, как сыр в масле. А ты отправишься на восток и примешь пальму первенства.
— Если бы все было так легко…
— Придется, конечно, поишачить, но, черт возьми, ты ведь молод, как ты любишь говорить.
И словно чтобы подчеркнуть этот факт, в его голове начало пульсировать. Он был вконец измотан после трудного дня и имел все шансы посмотреть на свою уже переваренную пиццу. Он порылся в кармане в поисках пузырька с лекарствами.
Противорвотное. Против припадков. Обезболивающее.
Он забросил их в рот и запил холодным кофе.
— Ты глотаешь эти штуки, как мятные леденцы, — заметил Мендес. — Что это?
— Мятные леденцы.
— Чепуха.
— Улучшаю жизнь с помощью химии, — сказал Винс, закрывая тему своего здоровья. — Что вы выяснили насчет штрафов?
— Если бы Фрэнк получал доллар за каждый штраф, который выписал, он бы каждый год покупал себе новый «кадиллак», — сказал Гамильтон. — Но это и так ясно.
— Жалобы на него?
— Есть немного.
— От женщин?
— Большинство.
— Заявления о ненадлежащем поведении?
— Несколько, — кивнул Гамильтон, листая личное дело Фармана. — «Он ведет себя грубо, покровительственно, издевается, он шовинист, сексист, я чувствовала себя некомфортно, он делал замечания насчет моей задницы».
— Ему нравится хамить женщинам, — заметил Винс. — Миссис Фарман еще не нашли?