И таким образом — меня самого, делающего все это. Меня на вершине гигантской пирамиды обвинений, получаса бесстрастных свидетельств.
Даже от кассеты, которую он прислал, для меня нет никакой пользы. Я не могу с ней никуда пойти, и не только потому, что полиция Дайерсбурга и, вероятно, всей Монтаны присутствовала теперь в перечне тех, кого мне следует избегать. Все, что записано на кассете, подразумевает меня. Нигде нет сведений о том, что у меня есть брат-близнец. Нигде нет сведений даже обо мне самом, за исключением того, что на кассете и у меня в голове.
Прежде чем выйти из машины в Санта-Монике, Сара Беккер наклонилась ко мне и тихо сказала:
— Вы должны это сделать. Только вы можете убить Тук-тука.
Она права. Я не могу сделать ничего, за исключением того, чего хочет от меня он. Я не могу сделать ничего, кроме как отправиться на его поиски.
* * *
Тем временем, наматывая милю за милей, я слушаю голоса прошлого и думаю о том, что когда-то для меня сделали, о той любви, которую мне дали. Я не знаю ответа на вопрос, кем я стал, и, возможно, никогда не узнаю; но я, по крайней мере, знаю, что все не так плохо, как могло бы быть. Записка, которую оставил мне отец, сообщив, что они не умерли, остается правдой в том смысле, какого они никогда не предполагали. Они никогда не умрут, пока жив я. Я жалею, что так и не смог лучше их узнать, но, как обычно в таких случаях и бывает, подобная мысль не только приходит слишком поздно, но и никогда не приходит достаточно рано.
Лучше всего я помню их такими, какими никогда не видел в жизни, лишь на экране телевизора. Молодая пара, оба с бильярдными киями в руках, спиной к камере, обнимая друг друга за плечи. А когда они повернулись — я никогда не забуду, как отец улыбнулся, показав камере средний палец, а мать высунула язык.
А потом — как она танцевала.