“Он умер для меня”…
Сомнительно, чтобы Майк Фэллон помнил эти слова, но они все еще звучали в ушах Ковача, в одиночестве сидящего в автомобиле. Он высадил Лиску возле участка, чтобы она поскорее начала расследование. Лиска должна была связаться с начальником Энди Фэллона в Бюро внутрислужебных дел, узнать, над чем он работал, затребовать его личное дело и выяснить, не обращался ли он к психоаналитику своего отдела.
Ковач охотно поменялся бы с ней местами, если бы не чувство долга. Проклиная самого себя, он вылез из машины, подошел к входу и посмотрел внутрь через дверное стекло. Гостиная выглядела еще более убого, чем ночью. Стены явно нуждались в краске, кушетку давно пора было выбросить. Причудливый контраст составляли массажное кресло и телевизор с большим экраном. Позвонив и постучав в дверь, Ковач с нетерпением ждал ответа. Он старался не думать о том, какие мысли пришли бы в голову постороннему при виде его собственной гостиной с пустым аквариумом. Все-таки нужно найти в себе силы на что-то, помимо службы.
Пошарив в карманах куртки. Ковач достал полоску “Джуси фрут”. Ему казалось, что нервы дергаются под кожей, словно муравьи. Он снова постучал. В голове у него мелькали отрывочные воспоминания о прошлой ночи — старый коп Майк Фэллон, пьяный, сломленный, подавленный…
В доме не ощущалось никаких признаков жизни — ни звука, ни движения. Утопая в снегу. Ковач двинулся вокруг дома в поисках окна спальни. Два копа, отец и сын, покончили с собой — чем не сенсация для шестичасовых новостей? Хотя телеведущие, пожалуй, предпочли бы огорошить ею всю Америку во время завтрашнего ленча. Каково, интересно, слушать о бессмысленной смерти, поедая куриный салат и биг-мак?
Ковач обнаружил стремянку в маленьком гараже, трещавшем по всем швам от распиравшего его хлама. Большую часть помещения занимал почти новый “Субару”, приспособленный для водителя-инвалида. Должно быть, какой-то коп доставил его прошлой ночью от бара “Патрик” после вечеринки Али же кто-то привез Майка в бар и смылся, когда начался скандал, не желая, чтобы пьяница облевал ему заднее сиденье.
Штора в окне спальни была поднята. Майк Фэллон лежал в кровати на спине, раскинув руки, повернув голову набок и разинув рот. Затаив дыхание, Ковач высматривал признаки сердцебиения под его тонкой тенниской.
— Эй, Майки! — крикнул он, стуча в окно. Фэллон не шевельнулся.
— Майк Фэллон!
Старик вздрогнул и открыл глаза, щурясь от света. При виде лица, прижатого к оконному стеклу, он испуганно вскрикнул.
— Майк, это Сэм Ковач!
Фэллон сел в кровати и закашлялся.
— Какого черта ты там делаешь? — осведомился он. — Ты что, спятил?
Ковач поднес ладонь козырьком ко лбу, чтобы лучше видеть.
— Впусти меня, Майк. Нам нужно поговорить. — От его дыхания стекло запотело, и он вытер его рукавом. Фэллон нахмурился и махнул рукой:
— Оставь меня в покое. Не желаю слышать об этом от тебя.
— О чем?
— О прошлой ночи. Не хочу, чтобы меня тыкали носом в то, что я натворил.
Он выглядел трогательно и жалко, как покинутый всеми Шалтай-Болтай, сидя на кровати в нижнем белье, с поросшими щетиной щеками и налитыми кровью глазами.
— Впусти меня, — повторил Ковач. — Это важно.
Фэллон покосился на него, стараясь принять решение. Ковач по опыту знал: никто не ненавидит сюрпризы больше, чем коп. Наконец Майк поднял руку, капитулируя.
— Ключ под циновкой у задней двери.
— Ключ под циновкой! — Ковач присел на кухонный столик и покосился на старика. — Господи, Майк, ты же коп! Разве можно прятать там ключ?
Фэллон не обратил на его слова ни малейшего внимания. Он не стал надевать брюки и ездил по кухне в своем кресле, болтая атрофированными волосатыми ногами. В кухне пахло топленым салом и жареным луком. Занавески потемнели от возраста. На столиках и полках стояли чашки, стаканы, тарелки, банки с крупой, и пузырьки с лекарствами, похожие на грибы поганки. В нижнем отделении шкафа дверцы отсутствовали, демонстрируя содержимое: консервированные овощи, коробки с чипсами и концентратами супа.
Найдя в аптечке пузырек с тайленолом, Фэллон налил себе стакан воды из бутылки, стоящей в холодильнике.
— Что за срочность? — ворчливо осведомился он, хотя Ковач заметил, как напряглись его плечи. — У меня такое похмелье, которое свалило бы корову.
— Майк. — Подождав, пока Фэллон повернулся к нему лицом, Ковач набрал воздух в легкие. — Мне очень жаль, но Энди умер.
Он предпочитал сообщать плохие новости без лишних предисловий. Они только дают собеседнику возможность вообразить себе множество разных ужасов. Лучше покончить с этим сразу.
— Мы еще не знаем, что произошло.
— То есть как это, не знаете?! — Челюсть Фэллона задрожала. — Его застрелили? Зарезали? Или он попал под машину? — Он сознательно взвинчивал себя — гнев был для него куда более привычным чувством, чем горе. Его лицо покраснело. — Ты детектив, у тебя труп, и ты не можешь объяснить мне, как это случилось?
Ковач дал ему выговориться.
— Это мог быть несчастный случай или самоубийство. Мы нашли его повешенным. Мне очень жаль, что приходится тебе это рассказывать.
“Жаль…” Энди тоже было жаль. Ковач видел это слово на зеркале, поверх отражения обнаженного распухшего тела Энди Фэллона.
Майк внезапно съежился. Маленькие красные глаза наполнились слезами, которые потекли по щекам, словно стеклянные бусинки.
— Боже мой!..
Это была мольба, а не проклятие. Он поднес дрожащую руку ко рту. Несмотря на солидный размер, рука выглядела хрупкой, а кожа была покрыта пятнами. Крик боли, казалось, вырвался из самой глубины души.
Ковач отвернулся, чтобы обеспечить старику хотя бы подобие уединения. Это было самым тяжелым для вестника несчастья — в первые минуты горя не должно быть никаких свидетелей. А он вынужден не только присутствовать, но и вторгаться в это горе со своими вопросами.
Фэллон круто повернул кресло и выехал из кухни. Ковач не стал его удерживать: вопросы могут подождать. По всей вероятности, Энди сам убил себя, намеренно или нет. Так что десять минут ничего не изменят.
Ковач склонился над полкой, изучая пузырьки с таблетками. Семь лекарств от всевозможных болезней — начиная от бессонницы и несварения желудка и кончая болями и аритмией. Ну что ж, по крайней мере это поможет Майку справиться с потрясением.
— Черт! Черт!
Крики сопровождались грохотом и звоном бьющегося стекла. Ковач выбежал из кухни и помчался по коридору. Майк Фэллон колотил фотографией в рамке об угол комода. Дешевая металлическая рамка гнулась, как глина. Осколки стекла сыпались на комод.
— Прекрати, Майк!
— Черт! — снова крикнул старик, размахивая рукой с покореженной рамкой и разбрасывая осколки по комнате.