— Ну, например? — не унимается он.
— Ну, например, пела бы перед зеркалом. В щетку для волос. Вместо микрофона. «Only youuuuuu…»
Коллега потом переходил на другую сторону улицы, чтобы не здороваться со мной при встрече.
А сидели мы тогда на конкурсе юмора «Буковинский пересмешник». Такой печальный был конкурс. Вспоминать не хочется.
Однажды Зигмунд ввалился к нам домой с зеленым лицом, кричит:
— Садись за рояль, играй что-нибудь. Быстрей! Играй давай! Джаз давай! Давай-давай! — покрикивал он азартно и прихлопывал в ритм.
Когда мы позвали его за обеденный стол, он говорит:
— Так оголодал, ужас.
— Так ешь, я тебе еще борща налью…
— Я сейчас на конкурсе сидел. — Зигмуд ест и даже не понимает, что ест. — Художественной самодеятельности конкурс. «Красную гвоздику» четырнадцать раз пели… Четырнадцать раз! Каждый второй хор. И голоса противные, едкие, скрипучие у этих! Ухо режут! Домой иду, а в голове: «Кряааасная гваздииика, спутница тревоооог, кряасная гваздииика — наж цвиток. …» Иди, еще играй. Шопена давай. Не могу. Так оголодал! Так оголодал…
Моя мама всегда говорит, тыкая пальцем себе в лоб: «Оксфорд должен быть вот тут. И Москва. И Болонья. И Петербург». И я тоже так думаю, потому что не важно, где ты живешь, Оксфорд должен быть в… (ткнуть себя в центр лба).
У моей мамы и вправду во лбу, именно в том месте, несколько достойных университетов. Чего не могу сказать о себе — уж слишком затягивает суета, нет времени, чтобы постоянно учиться, как делает моя мама до сих пор. Ну есть у меня там какие-то факультеты, плюс опыт, плюс таланты моих дедушек и бабушек, мелкие крупицы коих частично пряником, частично кнутом в меня вложенные.
Живем мы сейчас на краю мира, у реки. Тут нам удобно — воздух, природа, день тянется дольше, дети рядом, все близко, собаке, котам привольно. Весной — рай. Летом — приют для друзей, а для нас круглогодичная дача.
Мне, правда, очень жаль мамин черновицкий дом — новые хозяева выкрасили старинный австрийский особняк в ярко-морковный цвет. Чтобы его, наверное, лучше было видно из космоса. Лепнину, изгибистые ветви винограда, лица кариатид и атлантов, высокомерные и мудрые, фрагменты пухлых купидончиков, державших герб первого владельца этого дома, вензеля под крышей и уникальные филигранные, ювелирно вырезанные фигурные водостоки — все сбито беспощадной уверенной наглой лапой. Что не выкрасили, то обили вагонкой. Во дворе совершенно по-человечески, закинув лица в небо, разбросав руки-ветки, лежат срезанные деревья: стыд, позор, бесславие. Каково это — вечность прожить рядом с домом, сродниться с ним и его обитателями и быть уничтоженными весной, в цвету, прямо с птичьими гнездами. Мама, когда увидела, плакала.
И вся улица — такая. Вся старинная, величественная когда-то, вечная улица, на которой жила история, улица, где хранилось много восхитительных, амурных или пугающих тайн, место романтических встреч и прогулок, где велись разговоры, умные, неспешные, где читались стихи, где каждый особняк окружен был густыми кустами сирени, а балконы заросли диким виноградом, а из окон лилась музыка, теперь — опозорена. Обесчещенные, когда-то царственные, величественные особняки, обитые сегодня пластиком, обвешанные целлулоидом, стоят посрамленные, как благородные респектабельные старики, которых заставили нацепить картонные, лихие, ярко и небрежно раскрашенные клоунские маски и синтетические дешевые легкомысленные банты.
Кто?! Кто позволил? Кто разрешил эту вакханалию?! Кто подпись поставил свою размашистую и неразборчивую с крендельками и росчерками?!
Все можно. Прикарманили, подкупили, снесли, возвели, возглавили и живут. И никакой Оксфорд, Болонья, Москва или Санкт-Петербург во лбу не поможет такое пережить, этого избежать.
Но мы живем теперь отдельно.
Наш дачный квартал называют Сосновым Бором. Не потому, что здесь растут сосны. К сожалению, они здесь не растут. А потому, что квартал строила компания «Борис Соснов».
А если строила его компания «Борис Соснов» и руководил строительством Соснов Борис, как еще должен называться наш квартал?
Да. Так вот. Сегодня, в сентябре, в день осеннего равноденствия, 23 числа, в 9.00 я пришла к маме и села к компьютеру за работу. Я всегда работаю в своей бывшей детской у мамы. Там мне поначалу было спокойно. Но все мое семейство стало потихоньку мигрировать за мной: муж, дети, кошки… Иногда забегает лайка Амур.
Мои друзья называют меня «начальник паники». Я, даже когда работаю, все время прислушиваюсь, что там происходит за границами моей комнаты. Не люблю, когда привычные шумы из кухни, из комнат вдруг стихают:
— Мам?
No answer. (Это наше любимое выражение из «Тома Сойера». Из отрывка, когда тетушка Полли зовет своего шкодливого изобретательного и обаятельного племянника:
‘Tom!’
No answer.
‘Tom!’
No answer.
‘What’s gone with that boy, I wonder? You Tom!’ The old lady pulled her spectacles down and looked over them about the room…)
Вот так и я.
— Мам?
No answer.
— Мам!
No answer.
— Почему ты не отвечаешь? Мама? Кто куда ушел?
Мама вдруг тихонько открывает дверь в мою комнату и подробно рассказывает, кто куда ушел: Скрябин ушла в спальню, Розовое Ухо ушла на кухню, дочка Линочка ушла в ванную, а мой муж просто ушел. Он не докладывается. Судя по форме одежды и удочкам — на рыбалку.
Мама мило улыбается, тихо закрывает двери.
Резкий, испуганный крик «Вяаааааар!!!», визг, ойканье…
— Что?! Что случилось?! Мам!
No answer.
— Маам?!
No answer.
Тихо-тихо. Ни шороха. Схватываюсь из-за компьютера…
Выскакиваю в коридор. Кряхтенье. Шорох. Топоток. Мимо меня промчалась Скрябин. Следом за ней, нежно воркуя, проносится мама.
— Да что случилось там у вас?!
Мамин голос, уже из другой комнаты, виновато:
— Наступила Скрябин на лапу. Она обиделась.
Грохот из ванной, сдавленный «Вйяяяррр», всплеск, мокрый шлепок, тишина.
Наша кошка Скрябин удочерила подобрыша — жалкого полуслепого котенка, которого мы дружно назвали Розовое Ухо.
Доктор Серафим вручил нам паспорт Розового Уха и торжественно объявил:
— Поздравляю. Розовое Ухо — барышня. Надеюсь, никто не разочарован.
И красноречиво посмотрел на маму.
— Никто, — ответили мы все: мама и остальные люди, а также коты, собака, кролик и попугай — хором.