И вот я сидела и наблюдала, как у того самого роскошного отеля останавливались богатые авто. Навстречу им стремительно выскакивали юноши в униформе. Один брал рукой в белой перчатке ключи от машины и перегонял ее куда-то, а второй складывал в стойку на колесах чемоданы и следом за гостями ввозил их в холл.
Подъехала восхитительной красоты красная спортивная открытая плоская машина, украшенная лентами, серпантином и табличкой на заднем номерном знаке «JUST MARRIED». Я и сейчас в машинах плохо разбираюсь, а тогда делила их только по цвету и форме. Из этой вот самой фантастической, удивительно нарядной машины выскочили девушка и парень, по всей видимости молодожены, отдали ключи униформистам, а сами вошли в отель. Мальчики растерялись. Они стали искать багажник, чтобы забрать багаж. А багажника в машине не было. Они совещались, несколько раз обходили машину со всех сторон, рассматривали каждый шов, наклонялись, приседали, заглядывали снизу, опять совещались и тыкали ключами в каждый замок. Багажника не было. Ребята стали нервничать. Тот, который перегонял машины, что-то стал горячо внушать тому, кто с багажной стойкой. Он показывал на часы, хватался за голову.
Тогда тот, что со стойкой, подбежал к двери и позвал важного дяденьку, похожего на адмирала. По всей видимости, швейцара. Теперь они стали искать багажник втроем. Багажник не появился. Наконец из отеля вылетел взволнованный юноша в черном костюме и галстуке, по-видимому метрдотель, или менеджер, или еще кто-то, и закричал на мальчика. Кричал-кричал, кричал-кричал. И не слушал аргументов, и не смотрел ни на ключи, ни на машину, и не верил, и не хотел ничего видеть и слышать…
И тогда мальчик, который никак не мог найти багажник в нарядной красивой машине, в сердцах бросил ключи от машины оземь, уселся с размаху на ступеньку, перед этим шваркнув изо всех сил о тротуар рядом с ключами форменную свою фуражку, и… горько-горько, по детски раскрыв рот и заслонив лицо руками в белоснежных перчатках, заплакал.
А я, ей-ей, всегда в таких случаях бегу немедленно обнимать. Любого, кто плачет. Но тут, как бывает со мной, когда небесный режиссер руководит действием и просит не затягивать финал, как раз подъехал автобус и заслонил эту драматичную сцену. Прибежали следом и мои туристы, радостные, переполненные впечатлениями и покупками, громкие, возбужденные. Мы уехали.
Так я и не узнала, нашли багажник или нет. И уже сколько лет прошло, а я переживаю за этого мальчика.
Семья моих знакомых — замечательные ребята. Глава семьи — врач-реаниматор, мама — медсестра. Так они мечтали иметь дочку, а родились у них три богатыря, три парня. Один уже дипломированный врач, второй — оканчивает юридическую академию, третий — пока школьник десятого класса. Год назад у них появилась собака, назвали Герда. Обожают ее в доме все. Нельзя сказать, что балуют. Но как-то… Девочка все-таки… Собственно, ее зовут не Герда, а Нуладно.
Ее место — в прихожей. Там ее корзина. Вся семья собралась в гостиной, разговаривают, смотрят что-то по телевизору, смеются. В дверях появляется печальная физиономия собаки — живой упрек: «Даааа, вам тут хорошоооо… А я там…» И кто-то из сидящих ей говорит:
— Ну ладно, заходи, посиди с нами. — И остальным, якобы недовольным, мол, чего баловать собаку: — Ну чего она там одна…
И все согласно кивают. Действительно, ну что она там одна, когда все — здесь.
Или вот Новый год. Все собрались за столом. А один стул свободен. Стульев-то шесть. И вот-вот будет полночь. И все, радостные, нарядные, расселись за столом. И только снизу тыкается в ноги мокрый нос… И кто-то говорит:
— Ну ладно, пусть она посидит с нами… Ну чего она под столом, а мы — тут…
И все соглашаются: — Ну ладно!
Герда тут же взлетает на свободный стул и сидит со всеми за столом.
А вот обычный вечер. Ужин. Все пришли, приехали с работы, с учебы. У ног опять крутится Герда. Мама строго предупреждает, мол, не кормите собаку со стола, нечего ее баловать — у нее есть своя миска, своя еда. А Герда просто сидит. И молча, но с упреком ловит чей-нибудь взгляд. Выбирает, конечно, младшего. Он — самый мягкий и уступчивый. Сидит она, водя бровями, наблюдает, как ее друг, ее товарищ по играм, как он, такой хороший, такой великодушный, такой сердечный, такой щедрый мальчик, как он накалывает на вилку вкусное и… и… и…
— Ну ладно! — не выдерживает младший. — На тебе кусочек… Ну чего вы? Только попробовать же, — отвечает на смешливые взгляды остальных. Собака съедает все мясо с тарелки младшего.
— Ну ладно, — говорят ей, только что искупанной, когда она деликатно протискивается к родителям в спальню.
— Ну ладно, — машет рукой мама, когда Герда кладет голову на ее кровать. И — ну ладно! — когда Герда укладывается у нее в ногах и начинает сладко храпеть.
Охранник и защитник семьи. Обожаемая, драгоценная собака Нуладно.
Однажды мой большой, просто в полполосы портрет опубликовали в нашей местной газете. Такая я там была хорошенькая, сияющая, кудрявая и томная на фоне книжных стеллажей. Платье новое. Танино. Моей сестры платье в клеточку. И книга в руках. Вид, как мне казалось, страшно умный, независимый, даже вызывающий и смелый, ну амазонка прямо, и всё. Любовались мы все, любовались… А на следующий день мама принесла с рынка толстенького копченого судака, завернутого продавцом в газету с той самой моей фотографией. Лицом моим дерзким как раз к лицу судака. И оба мы, и судак и я, лоснились от жира.
Мы дома несколько дней покатывались и резвились, предполагая, что еще, какие еще продукты можно завернуть в мой портрет. Прямо конкурс устроили, кто позатейливей использует газету с моей фотографией. А победителю — остатки судака.
С писателем С. Г. случилась почти такая же история. Его фотографию опубликовала большая центральная правительственная газета. Значительный он там был, ну такой — в пиджаке и в галстуке. И в профиль. Взгляд, устремленный вдаль. Почти как у меня, на моем портрете. Скупил он все газеты в киосках Союзпечати и давай их со своим портретом раздаривать: знакомым, друзьям, врагам, завистникам, начальству носил. И везде — автограф свой оставлял, росчерк такой широкий и смелый. А через пару месяцев он вдруг обнаружил, что приветливая соседка его по элитному дому, женщина очень аккуратная, в общем с ним коридоре, ведущем в две квартиры, постелила эту самую газету с его фотографией в кошачий лоток! Когда мы узнали о происшествии от той самой соседки, прямо досадливо хлопали себя по лбам: ну почему не пришло никому в голову, что можно ж было еще и так?!
А что же С. Г.?
А вот что.
Как увидел он знакомый, вдаль глядящий, литой профиль, стал ловить ртом воздух: «Ап… ап… ам… в кошачьем… а-а-а!.. лотке!.. — затрясся, рассвирепел: — Чтэ-э-э-э?! Да как вы!.. Да как ты!.. Да я вас!.. Да я тебя!.. И твоего кота!.. И твою мать!..» — раскричался, ногами затопал, цапнул газету, стряхнул с нее кота, которому как раз приспичило, и стал лупить своим свернутым портретом и котика невинного, и приветливую аккуратную, смущенную до слез, соседку свою. Потом порвал-порвал-порвал газету в лохмотья и уже после этого, конечно, возненавидел все человечество. Теперь завистливый, злой, подозрительный. Котов гоняет. И ка-те-го-рически, категорически отказывается фотографироваться.