Генерал приказал отпустить солдат, а с Николаем и попугаем Орликом уединился поговорить о жизни.
Все ходили на цыпочках мимо комнаты, где за дверью беседовали старые боевые друзья.
— Дед и бабушка Анюта живы? Здоровы?
— Так точно, живы-здоровы.
— Пишешь им часто?
— Так точно, часто.
— Да ты мне, как человеку, отвечай. Перед тобой сейчас сидит не генерал, а старый знакомый. Понял?
— Так точно, товарищ генерал, понял.
Генерал махнул рукой на Колины «так точно» и спросил:
— Родителей своих не нашёл?
— А зачем их искать, товарищ генерал? — Николай спросил это удивлён но, впервые не по уставу. — Они ведь меня не ищут, значит, погибли.
— Да может, и ищут, только ты не догадываешься. Фамилия у тебя какая?
— Найдёнов.
— А у родителей твоих?
Николай посмотрел на генерала растерянно. О прежней своей фамилии он как-то не задумывался.
— Как же ты можешь о родителях судить, если даже их фамилии не знаешь. Бабушка и деду тебя люди очень хорошие, ты им опорой должен стать. Но может, и отцу с матерью тоже твоя помощь пригодится? А если погибли они, так память о них надо сберечь. О каждом человеке на земле должна сохраниться память.
Простился генерал с Николаем и скоро уехал из полка. А попугаю с этого дня была обеспечена постоянная и спокойная жизнь в роте.
Правда, спокойная жизнь длилась не долго. О том, что в воинской части появилась удивительная птица, узнали школьники. И Николай с попугаем по выходным стал часто ездить на выступления — всем хотелось послушать, как разговаривает Орлик и рассказы Николая Найдёнова о жизни в партизанском отряде.
Разговоры в музее
В первый день знакомства в музейной комнате у Матвея Петровича Максим прочитал только предисловие к книге Нансена.
Там была подпись: «В. Ю. Визе».
Максим не знал тогда, что это был тоже известный полярник, спутник Седова, научный руководитель экспедиций Отто Юльевича Шмидта.
Пройдёт много лет, и Максим пожалеет, что не запомнил ни числа, ни месяца, когда случилось его первое знакомство со смотрителем музея. Он отмечал бы тот день как праздник, как ещё одну дату своего рождения.
Пока Максим читал предисловие, смотритель несколько раз заходил в комнатушку, усаживался, вздыхал, покашливал, снова выходил. В тот дождливый ветреный день экскурсантов было немного. Да и вообще, как Максим потом понял, в Музей Арктики заходили редкие люди. Зато уж если они заходили во второй раз, то увлекались полярной жизнью навсегда.
— Ты эту книгу бери домой, не стесняйся, — предложил Матвей Петрович, когда Максим отсидел у него часа четы ре и собрался уходить. — Только чтобы честно было — скажи точно, когда её принесёшь.
— В воскресенье через неделю, — ответил Максим.
— Буду ждать, — проговорил смотритель серьёзно. И Максим пришёл точно через неделю, ведь его впервые всерьёз ждал взрослый человек.
Потом Максим приходил в музей чаще. А летом бывал там ежедневно.
Матвей Петрович сам проводил с ним экскурсии.
— Видишь столб? — говорил он, останавливаясь у почерневшего деревянного креста. — Лет восемьсот ему, со Шпицбергена доставлен. Древний русский мореход был захоронен под ним. Теперь смотри сюда: видишь, сбоку вырезаны знаки? Их пока никто не сумел расшифровать. Я тоже пробовал… Может, ты сумеешь?
В другой раз Матвей Петрович рас сказывал о голландском мореходе Беренце. Потом — о плавании Амундсена на шхуне «Мод».
Казалось, все эти знаменитые исследователи были хорошими знакомыми смотрителя. Он осуждал их за ошибки, хвалил за находчивость и мужество.
Однажды он остановился около большой фотографии:
«1929 год, Земля Франца — Иосифа, установка советского флага».
— Не узнаёшь? — спросил он, усмехнувшись. И показал на весёлого совсем молодого парня, который стоял сбоку.
— Нет, — ответил Максим, вглядываясь в фотографию. Тогда он уже мог узнавать многих известных полярников. Они и на этой фотографии были с большой бородой — Отто Юльевич Шмидт, со светлыми добрыми глазами капитан Воронин.
— А ты не вглядывайся, всё равно не узнаешь. — Смотритель продолжал усмехаться, но лицо его стало грустным. Это я. Долго мы тогда искали могилу Седова, да так и не нашли…
Только тут Максим сообразил, откуда у смотрителя столько книг с личными подписями авторов-полярников — он же сам был вместе с ними в экспедициях.
— А как ноги поморозил, так стали они опухать, — объяснил Матвей Петрович. Сначала их вовсе хотели отпилить, боялись гангрены. Да спасибо хирургу, поверил в меня, решил рискнуть. Так я здесь валенками и шлёпаю. Предлагали другую работу, а мне здесь интереснее. Таких как ты, арктическим тайнам учу…
После армии (Или то, что было)
После армии Николай приехал в родную деревню к деду Андрею Степановичу и бабушке Анюте. Соскучился по ним за три года.
Сначала он ехал в поезде, потом на автобусе, а потом шёл по лесной дороге пешком.
Орлика он выпустил из клетки. Но Орлик оробел в лесу, забрался Николаю на плечо и сидел тихо.
Наконец Николай увидел свой дом на краю деревни. Дом так и остался стоять на краю.
Увидел деда. Дед вышел из избы, потянулся и стал смотреть на закат, потом позвал бабушку Анюту. Бабушка встала рядом. Теперь они смотрели на закат вместе. Николая они пока не видели.
— Орлик, это наши дедушка с бабушкой, неужели не узнаёшь? — радовался Николай.
Но Орлик продолжал сидеть тихо.
И лишь когда он увидел коров, идущих по деревенской улице, затоптался по плечу, а потом замычал:
— Му-у-у!
— Узнал, Орлик! — засмеялся Николай.
Никогда раньше Орлик по-коровьи не мычал.
А потом из будки выскочил пёс с ушами врастопырку, и Орлик крикнул ему голосом бабушки Анюты:
— Уймись, Шарик! Уймись!
Орлик принял его за старого знакомого Шарика. Хотя и не Шарик это был, а сын его.
Теперь и дед с бабушкой уже спешили к ним навстречу.
На другой день
(Или то, что было давно)
На другой день Николай встал рано, надел свою солдатскую одежду и пошёл на сенокос, помогать ставить стога.
Орлик летал по дому, словно и не уезжал никогда в город и не служил вместе с Николаем в армии. Только слов у него прибавилось.
— Рота, подъём! — будил он теперь хозяев.
Через несколько дней Андрей Степанович повёл Николая на Никишкину заимку.