— Болит?
— Слегка.
— Это от переутомления.
— Всегда болит.
Касуми отчетливо слышала каждое слово. Стесняясь войти в комнату, она продолжала маяться в коридоре. Уцуми неожиданно подумал, что для женщины Касуми довольно высокого роста. Ему показалось забавным, что он обратил на это внимание, ведь раньше он никогда не интересовался такими вещами. Обливаясь липким потом, он еле заметно усмехнулся, и в этот момент его взгляд встретился со взглядом Касуми.
— Проходите, пожалуйста, в комнату. — Деловым тоном, будто улаживая дела с пациентом, Кумико предложила Касуми подушечку для сидения на полу.
Касуми пробормотала слова благодарности и села рядом с корчившимся от боли Уцуми. Кумико села перед ними, поджав под себя ноги, явно готовясь учинить им допрос.
— Куда вы ездили на розыск?
— На Сикоцу.
— Что-нибудь новое узнали, Мориваки-сан? — обратилась Кумико к Касуми.
— Нет, ничего, — печально покачала головой Касуми.
— Мне так жаль, что с вашей девочкой произошла такая беда. Я очень вам сочувствую.
— Спасибо.
— А что с тем звонком в студию?
— Ничего. Там мальчик оказался.
Уцуми с задумчивым видом лежал на полу, ощущая какую-то неестественность в этом банальном любопытстве и сочувствии жены. Он думал о том, что жена ни при каких обстоятельствах не могла оказаться на месте Касуми. Кроме того, ему казалось, что сочувствие, на которое способен любой, может только раздражать. Но сидящая с абсолютно прямой спиной Касуми терпеливо удовлетворяла любопытство Кумико. Заметив, что взгляд мужа направлен на Касуми, жена переметнулась с вопросами на него.
— Как ты? Питался нормально? Тебе надо принимать пищу пять раз в день, иначе не будет хватать питательных веществ.
— Думаешь?
Ел он на самом деле только два раза в день, да и то порция составляла одну треть от порции здорового человека.
— Ты похудел по сравнению с прошлой неделей. Взвешивался?
— Нет.
— Температура была?
— Три дня назад была. Но сразу упала.
— Сейчас как? Болит?
— Слегка.
— Будь осторожен. Пожалуйста, прошу тебя, не переутомляйся.
— Все равно умру, какая разница.
— Ну вот, опять ты за свое. Чуть что, сразу «все равно умру», — похоже, рассердилась Кумико. — Я тут переживаю за него, а он только и делает, что брюзжит. Вот скажите ему и вы, Мориваки-сан. Он ведь и в больницу перестал ходить, и ко мне в госпиталь ложиться отказывается, говорит — не хочу. Очень своенравный больной.
Брюзжи, не брюзжи — нет никого, кто бы захотел оказаться на месте Уцуми, нет никого, кто бы захотел поменяться с ним судьбой. На всем свете не найдешь такого человека, ищи не ищи. Приходилось ли тебе осознавать очевидную истину, что другие люди не такие, как ты? Разве может тебе передаться моя боль? — мысленно негодовал на жену Уцуми, разглядывая махрящиеся татами. С парковки перед домом, которая больше напоминала просто поле, доносилось жужжание осенних насекомых. Уцуми почувствовал, как Касуми бросила на него быстрый взгляд. Он посмотрел на нее, и ему показалось, что она будто говорит: «Больше тебе не нужен человек, который мешался бы у тебя под ногами». Мешал чему? Да жизни его мешает. Парадоксально, но Кумико была помехой для того, чтобы прожить отведенный ему остаток жизни.
Кумико поднялась, не выдержав наступившего молчания. Проворно залила в заварочный чайник, стоящий на столе, кипяток и стала разливать чай. Движения ее были отточенными и красивыми. Уцуми наблюдал за ней. Он вспомнил точность и проворность ее движений, когда она застилала ему постель. Кумико — замечательная медсестра. И его жена. Но это совсем не то, что ему нужно, подумал Уцуми. Ему нужны не действия, а мысли. Не возбуждение, а покой. В душе ожили воспоминания: еженощный шепот Касуми и тепло ее пальцев. Такое ощущение, будто находишься внутри кокона, где царит мир и покой. Как было бы здорово, если бы он мог вот так и умереть, думал Уцуми. Боль немного отступила.
— Мне уже пора. — Кумико бросила беспокойный взгляд на часы. — Сегодня у меня ночная смена. На следующей неделе снова приеду.
— Можешь больше не приезжать.
— В смысле? — удивилась Кумико.
— Достаточно того, что Мориваки-сан здесь. Она обо мне позаботится, пока я не умру.
Касуми спокойным тоном добавила:
— Я буду ухаживать за Уцуми-сан.
— Да что вы говорите? Да как же вы мне, медсестре, такое можете говорить? — скривила Кумико губы в презрительной усмешке.
За время их короткой семейной жизни, когда каждый из них думал лишь о себе, причиняя боль ближнему, такое выражение лица частенько бывало у самого Уцуми. Он подумал, что надо бы что-то сказать жене на прощание.
— Спасибо тебе за заботу, но перед смертью я хотел бы сам о себе позаботиться.
— Ты можешь говорить что угодно, но все это не так просто и не так заманчиво, как тебе кажется.
— Я понимаю.
— Не исключено, что ты не сможешь двигаться. И если это произойдет, мне бы хотелось, чтобы ты рассчитывал на меня. Я все-таки медсестра, не забывай об этом.
Интересно, что сказала бы Кумико, если бы она не была медсестрой. Сказала бы «не забывай, я твоя жена»?
— Не беспокойся. Попробую справиться сам.
— То есть я тебе больше не нужна, так? И ты собираешься умереть под забором — ты это имеешь в виду?
— Я такого не говорил. — Уцуми горько усмехнулся на замечание, в запале сорвавшееся с губ Кумико. — Хотя если даже и так — мне все равно.
— А ты подумал о том, что если с тобой что-то случится, то ведь мне все станут звонить.
Лицо у Кумико стало как у недовольного служащего, которого только что неожиданно уволили.
— Так это только ведь когда что-то случится. А пока я хочу пожить так, как хочется мне.
— Как тебе хочется? Не слишком ли это эгоистично? У меня, между прочим, тоже есть право беспокоиться и заботиться о тебе.
— Когда я понял, что умираю, единственное меня радовало — что хотя бы в последние дни моей жизни я смогу пожить так, как хочется мне.
Кумико кивнула, видимо решив, что дальнейшие пререкания никуда не приведут.
— Если это так, как ты говоришь, то хорошо, я сделаю, как ты просишь. Я больше не приеду. Умирай, как хочешь.
— Прости.
— Не стоит. Когда печень откажет, думаю, тебе же будет легче, если поставить дренаж, нужна будет операция. Приезжай ко мне в больницу. Обещаешь?
— Хорошо, — сказал Уцуми, просто чтобы успокоить жену, делать это у него и в мыслях не было.