— Знаешь, я чувствую то же самое. С годами мне с тобой все лучше и лучше.
— Давай сосредоточимся. Итак, сострадание.
— И чувствительность тоже, — вставила Наоми. — Слушай, пока я плавала, то подумала…
— Ну?
Сегодня утром Детторе рассказал им, что может повлиять на группы генов, отвечающие за сострадание и чувствительность. Джону эта проблема представлялась в виде математического уравнения. Сострадание и жалость являются неотъемлемой частью человеческой природы, но в определенных случаях избыток этих качеств может помешать человеку выжить. Необходимо найти баланс, нащупать эту тонкую грань. Джон сказал Детторе, что вмешиваться в эту область, по его мнению, опасно, но у ученого была прямо противоположная точка зрения.
— Если бы ты и другой солдат, скажем, пробирались сквозь джунгли, — Наоми тщательно подбирала слова, — и вас бы преследовал враг, и твоего товарища бы ранило, тяжело ранило, так, что он не мог бы больше идти, что бы ты сделал?
— Я бы понес его на себе.
— Так. Хорошо. Но ты бы не смог унести его далеко. Как бы ты поступил тогда? Если ты оставишь его, враги схватят его и убьют. Если ты останешься с ним, враги убьют вас обоих.
Джону вдруг страшно захотелось затянуться. Он бросил курить несколько лет назад, вместе с Наоми — она тогда забеременела, потом, после смерти Галлея, снова взялся за сигареты, но ненадолго. Прошло уже восемнадцать месяцев с тех пор, как он курил последний раз, но, когда Джон нервничал, его нестерпимо тянуло к пачке.
— Если следовать дарвиновскому подходу, то я должен был бы бросить товарища и постараться выжить сам.
— По большому счету, разве не за этим мы здесь? Мы не хотим, чтобы наш ребенок стал заложником случая, мы делаем все, чтобы уменьшить риск. И если бы мы, боже упаси, согласились на эти игры с интеллектом, которые предлагает доктор Детторе, если бы нам действительно удалось создать человека более умного, чем обычные люди, может быть, он лучше нас умел бы решать такие дилеммы? Может, он знал бы ответ на этот вопрос?
— Мы просто хотим родить здорового ребенка и дать ему еще пару хороших качеств. Это все, что в наших силах. Мы не можем построить более совершенный мир.
— А если бы мы все же решили вмешаться и внести изменения в гены, отвечающие за мозг, ты бы поставил галочку напротив этого пункта? Чтобы новый, улучшенный человек смог бросить своего товарища и двигаться дальше?
— Если бы мы хотели сделать из него суперуспешного бизнесмена или политика, то… он должен уметь принимать такие вот жесткие решения и жить с ними.
Наоми прикоснулась к его руке и заглянула в лицо:
— Мне кажется, это ужас.
— Тогда что ты предлагаешь?
— В случае, если бы мы действительно согласились вмешаться в его сознание, я бы хотела, чтобы у нашего сына была совсем иная система ценностей, гораздо более гуманная, может быть, даже недоступная пониманию современных людей. Только тогда его можно было бы назвать новым человеком.
Джон задумчиво посмотрел на пустые шезлонги, на перила бассейна, на бескрайнюю водную гладь, расстилавшуюся впереди.
— И как бы поступил этот новый человек?
— Он остался бы со своим товарищем без всяких мучительных размышлений на эту тему. Потому что он знал бы, что с другим решением он жить просто не сможет.
— Твой ход мыслей мне нравится. Но у ребенка, который мыслит только так, нет будущего в современном мире.
— Именно поэтому я считаю, что мы с тобой правы. Что не стоит трогать гены, отвечающие за сострадание и чувствительность. Пусть Люк унаследует от нас то, что и должен унаследовать. Мы оба достаточно отзывчивые люди, так что ничего плохого в этом отношении он от нас не получит, верно?
Мимо прошел палубный матрос с ящиком инструментов. Его белый спортивный комбинезон был запачкан машинным маслом. Новое классовое деление. Джон будто услышал голос Детторе. Низшая каста. У Хаксли в романе «О дивный новый мир» для черной работы выращивали специальных людей. Вот на что обречены дети будущего, родители которых недостаточно дальновидны и не хотят улучшить их на генетическом уровне.
Или недостаточно смелы для того, чтобы принимать жесткие решения.
Дневник Наоми
Сегодня отошли от берегов Кубы. Джон любит иногда выкурить хорошую сигару и расстроился, что ему не разрешили сойти на берег и купить парочку. Доктор Детторе — я уверена, из него получился бы великий политик — пригласил нас отобедать с ним в его личных покоях сегодня вечером. У меня такое ощущение, что все «пациенты» хотя бы раз удостаиваются подобной чести. Все было очень торжественно и с большой помпой. Джон был реально впечатлен едой, а его не так-то просто удивить.
Сегодня доктор Детторе спросил меня, как мы с Джоном познакомились. Нет, даже не совсем так. Он спросил, что я почувствовала, когда мы познакомились. Это было в Джексон-Хоуле, в Вайоминге. Я рассказала, что всегда боялась высоты, хотя и люблю горные лыжи. Но, как ни странно, рядом с Джоном мне совсем не было страшно. Мы разговорились в очереди на подъемник и сели рядом. Было очень здорово и интересно. А потом чертов подъемник заклинило, и он остановился — на максимальной высоте. Под нами было две тысячи футов и скалы. Да к тому же сиденье еще и раскачивалось как сумасшедшее. Будь я одна, чокнулась бы от ужаса. Но Джон сумел меня рассмешить. Я чувствовала себя так, будто могу все — могу даже летать, если нужно.
Да, об этом я доктору Детторе рассказала. Но обо всем остальном нет.
Я не стала рассказывать ему, что только после смерти Галлея поняла, что Джон не всесилен. Что он тоже может не все, как и мы, простые смертные. И я даже возненавидела его за это. Он заставил меня поверить в то, что он необыкновенный, что он божество, но вот случилось несчастье, и он не смог совершить чудо. Он только плакал, как и я. Та же самая проклятая беспомощность… Сейчас я тоже люблю его, но уже по-другому. Я по-прежнему считаю его безумно привлекательным. С ним я в безопасности. Я доверяю ему. Но только я больше не чувствую, что могу летать.
Я думаю, может быть, все люди, которые долго находятся в отношениях, приходят к тому же самому. Вам хорошо и уютно вместе. Ваши мечты становятся реальностью. Вы наконец осознаете, что секрет счастливой жизни — это просто понять, что она хороша.
И что вам здорово повезло.
Мне все время кажется, что доктору Детторе хочется чего-то большего. И за всем его очарованием кроется что-то еще, какое-то беспокойство, неудовлетворенность. Обычно я прекрасно лажу с людьми, но с ним найти общий язык почему-то не получается, несмотря на всю его приветливость. Иногда я думаю, что он презирает простые человеческие чувства. Как будто бы он считает, что мы должны быть выше их, так сказать, подняться над страстями.