— Я наблюдала за Люком и Фиби вместе и порознь. Я смотрела, как они решают поставленные задачи, и старалась проверить их память и логическое мышление, что было нелегко, учитывая недостаток вербального общения. Я обнаружила, что по уровню интеллектуального развития они намного превосходят свой возраст. Иногда мне кажется, что они проводят опыты на всем, что их окружает. Большую часть времени они отстранены и погружены в себя, в остальное же время занимаются самоутверждением. Они пытаются сделать это на вас, на детях в своей группе, на ком угодно. Поскольку с морскими свинками им это делать неинтересно, Люк и Фиби дразнят их. Они будто проверяют, как далеко они могут зайти. Такое ощущение, что они постоянно испытывают чью-нибудь стойкость. Я никак не могу определить, какой у них тип мышления, потому что они реагируют на совершенно иные сигналы, чем все люди. Вдобавок у них свои собственные правила общения. На моем опыте такого еще не было.
— Вы имеете в виду этот их странный язык? — спросил Джон.
— И это тоже. Когда вы рассказали мне об этом, я была настроена скептически. Теперь начинаю вам верить.
— Как можно это объяснить?
— Их поглощенность друг другом, до такой степени, что они редко вступают в контакт с вами и никогда — с другими детьми, плюс эти уникальные способности… Все это похоже на симптомы аутизма. Сначала я отмела такое предположение, но теперь оно кажется мне все более вероятным. Во всяком случае, необходимо обследование. Я бы рекомендовала сделать томограмму.
— Аутизм? — в ужасе переспросила Наоми. — Вы думаете, у них аутизм?
— Боюсь, это одно из возможных объяснений. Но с ними совершенно точно не все в порядке.
Наоми посмотрела на Джона. Он пожал ей руку.
— Одна из самых примитивных способностей живого существа, и человека в частности, — распознавать и перенимать нормы поведения в социуме. Один из тестов, которые я провела, показал, что у Люка и Фиби эта способность либо отсутствует, либо развита очень слабо.
— Что это значит? — спросил Джон.
— Кажется, ваши дети не понимают, что считается нормальным поведением в обществе.
Джон еще крепче сжал руку Наоми и посмотрел на психолога:
— Что нам делать дальше?
— Мне необходимо подумать. Как один из вариантов — на некоторое время поместить Люка и Фиби в специальный интернат на обследование.
— Ни за что, — отрезала Наоми и обернулась к Джону за поддержкой. Он секунду поколебался, но согласно кивнул.
— Я ни в коей мере не хочу, чтобы вы воспринимали это как нечто негативное, — продолжила психолог. — Если ваши дети необыкновенно одаренные — а я подозреваю, что это именно так, — то им будет даже полезно провести некоторое время с такими же, как они. Могу посоветовать один очень хороший…
— Извините, — прервала ее Наоми. — Но это совершенно исключено. Мы даже не хотим это обсуждать. Мы их родители. Какие бы проблемы они ни имели, мы будем решать их своими средствами, чего бы нам это ни стоило.
— Что ж, тогда предложите им принципиально иное времяпрепровождение. Возможно, нужно изменить режим дня.
— Что конкретно нам нужно сделать? — спросил Джон.
— Предоставьте им игрушки и развлечения, рассчитанные на детей гораздо старшего возраста. Думаю, стоит купить им компьютер. Компьютеры их завораживают. Поэтому они не подпускали никого к компьютеру в яслях.
— Шейла, — серьезно сказал Джон. — Пожалуйста, скажите прямо. Что бы вы делали на нашем месте? Если бы это были ваши дети?
— Мне нужно как следует обдумать ситуацию. Обсудить ее с коллегами — строго конфиденциально, разумеется. Просмотреть кое-какие материалы. Я бы очень хотела предоставить вам какое-нибудь волшебное решение, но, увы, не могу. Его просто не существует. Признаюсь честно — вам придется очень нелегко.
Парадная дверь приоткрылась. Апостол приготовил секундомер. 7.32 вечера. Темнота. Дверь распахнулась. Кто-то, держа над головой большой зонт, вышел из дома. Сквозь бинокль ночного видения он разглядел, что это мужчина-грешник. Спустя доли секунды датчики уловили его движение, и вспыхнул свет.
Сейчас!
Апостол нажал на кнопку. Он держался на расстоянии, так чтобы огни не могли осветить его. На нем были те же самые утепленные ботинки, что так выручали его в заснеженном Рочестере и Нью-Йорке. Теплая верхняя одежда и черная бейсболка, низко надвинутая на лоб, защищали его от пронизывающего ветра и колючего, словно иглы, дождя.
Дождь, дождь, все время дождь; он впитывается тучами и снова извергается на землю, вверх, из сточной канавы, и вниз, в нее же, вверх-вниз, и так без конца. Где бы ты ни был, снег из грязной воды будет сыпаться тебе на голову, грязный дождь будет капать тебе на лицо, и нет на земле места, где бы ты мог укрыться. Нет и не будет до тех пор, пока ты не очистишь сточные канавы, не очистишь города и равнины.
Он проверил, движется ли стрелка на секундомере, потом опять припал к биноклю. Движущиеся фигуры были ярко-красными, словно объятыми пламенем. Мужчина-грешник проводил средних лет женщину в развевающемся пальто до машины, открыл перед ней дверцу, подождал, пока она усядется, и захлопнул дверцу. Потом поспешил обратно к крыльцу. Теперь Апостол видел и женщину-грешницу. Она стояла у входа. Машина тронулась с места, и оба помахали ей рукой. Никаких следов собаки; одной проблемой меньше.
Думая о том, кем приходится грешникам женщина, он проводил автомобиль глазами. Фары мигнули, словно на прощание, и машина скрылась в темноте. Он снова поднес к глазам бинокль. Грешники закрыли дверь.
Он опустил бинокль. Палец замер на кнопке «стоп». Казалось, прошла целая вечность, прежде чем свет наконец погас.
Он мгновенно остановил секундомер и взглянул на циферблат. Три минуты. Освещение включается на три минуты.
Он двинулся через поле. К утру дождь смоет все следы. В окне первого этажа вдруг вспыхнул свет, и Апостол тут же поднял бинокль. Мужчина-грешник сидел за письменным столом; перед ним стоял работающий ноутбук. Он включил настольную лампу и поднес к губам бокал, высокий бокал на ножке.
Покорись Господу и надейся на Него. Не ревнуй успевающему в пути своем, человеку лукавствующему. Перестань гневаться и оставь ярость; не ревнуй до того, чтобы делать зло, ибо делающие зло истребятся, уповающие же на Господа наследуют землю (Псалом 36).
Три дня назад он остановился в старой гостинице на побережье, в Брайтоне, в крошечном, насквозь продуваемом сквозняками номере. Окна выходили на набережную, на старый, обветшавший пирс и черное, неспокойное море. Точно так же черно и неспокойно было у него на сердце.
Как просто было бы дождаться, когда в доме погаснет свет, пробраться внутрь, сделать свое дело и уйти. Сесть на паром и пересечь Ла-Манш. К вечеру следующего дня он был бы уже в объятиях Лары.