Наконец девушка судорожно вздохнула, повела плечами и почувствовала, как устала стоять, словно часть этой синей толщи перелилась с холста на ее хрупкие плечи. Отвернувшись, она увидела художника. Ромиль шел через зал, отвечая на приветствия, пожимая руки, улыбаясь… Хорошо одетый, отдохнувший, темные смоляные волосы длиной до плеч — так велел стилист. Рядом с ним девушка увидела женщину и затруднилась определить, какую функцию она выполняет: мать, любовница, агент? Во взгляде белокурой женщины, крайнюю нервозность которой не могли скрыть ни макияж, ни тренированное психоаналитиками самообладание, сквозила гордость матери, ревность любовницы и радость подсчитывающего прибыль дельца.
Девушка вдруг испугалась того, что может случиться, и торопливо отступила за спины зрителей. Но поздно — художник то ли почувствовал ее присутствие, то ли краем глаза уловил знакомый образ. Он меня не узнает, думала она, старательно глядя мимо смуглого лица на цветные пятна картин. Прошло три года. Я изменилась, и он не узнает меня. Так и не решившись еще раз взглянуть на Ромиля, она развернулась и пошла к выходу.
— Патрисия!
Еще два шага, и она окажется в дверях зала. И можно будет сделать вид, что она просто ходила на выставку модного художника. Не просто модного, а одного из талантливейших людей нашего времени, так пишут в журналах. Да она и сама знает… Нужно сделать еще шаг и оказаться за пределами волшебного царства, полного его картин и его рабов. Вернуться в реальную жизнь, сперва в гостиничный номер, а потом, завтра, сесть на самолет и отправиться домой — в Южную Каролину. У нее прекрасный дом: особняк в неоклассическом стиле, дизайнеры так поднаторели в сохранении особенностей той эпохи, что порой начинаешь верить, что именно так и жила Скарлетт О`Хара: с джакузи, скрытым за деревянной панелью плазменным экраном и камерами наблюдения. Каждый раз, после того как они с мужем устраивают благотворительный прием или званый вечер, в одной из местных газет появляется заметка об этом знаменательном событии и там обязательно есть фраза о «стилистически безупречной реконструкции духа эпохи». Может, чисто случайно дизайнеры реконструировали также байроновский сплин, каким-то нелегальным образом затесавшийся в колониальную гостиную? От скуки, тоски и осознания бесполезности происходящего хотелось кричать. Порой Патрисии казалось, что кожа на ее лице натягивается, словно у древней старухи, и она тайком смотрела в зеркало, потому что иначе невозможно было убедиться в том, что она еще жива и даже молода. Три года… За это время она не написала ни одной приличной картины.
«Так мило!» — восклицают друзья дома, разглядывая очередной холст, нагруженный бессмысленными цветами или пейзажем.
— Патрисия!
Завтра, когда она выйдет из самолета, ее будет ждать шофер. Они поедут хорошо знакомой дорогой, и вот за очередным поворотом покажется ее дом. Подстриженная лужайка, белые колонны и широкая лестница парадного крыльца. В это невозможно поверить, но их чернокожего шофера зовут Марвин. Он откроет ей дверцу и почтительно наклонит голову: «Прибыли, миссис Ричардс». Муж выйдет встречать ее на крыльцо: завтра суббота и ему не нужно с утра ехать в офис. Он обнимет ее за плечи, они вместе пройдут в гостиную. Она расскажет, как съездила в Нью-Йорк, что купила, что сказал врач. Он напомнит, что к пяти им нужно быть на благотворительном вечере в театре. Пока тебя не было, дорогая, я навестил своих стариков. Так удачно получилось: приехала сестра Люси с малышами. Ее старшенький, Трентон, уже начал заниматься бейсболом, такой славный мальчишка…
Муж будет говорить все это как бы без нажима и намека, просто рассказ о том, как он проводил время без нее. А она, Патрисия, будет кивать с улыбкой и спрашивать, кормит ли еще Люси грудью младшего, и как себя чувствует свекровь… Муж очень хочет детей, а она, она не станет рожать, потому что какая из нее мать?
А потом она пойдет отдохнуть к себе в комнату, служанка принесет чай или сок, и Патрисия опять станет не по себе при мысли, что все окружающее кажется ей декорацией дома, которая оживает, только когда она смотрит на что-то. Но стоит уехать или хоть отвести взгляд — и все кругом замирает и неподвижно ждет ее возвращения. Дом, милый дом.
— Патрисия!
Вечером они вернутся с благотворительно бала. Муж уйдет в ванную, потом вернется, благоухающий мылом и зубной пастой, нальет себе виски, спросит, не хочет ли она чего-нибудь — чаю или, может, молока? Завтра не будет так интересно, как сегодня. Нас ждут у Риджвеев, а они ужасно занудные. Но он помощник губернатора, учился в колледже всего на два года младше моего отца…. Нельзя не пойти. Ты устала? Или мы все-таи немного пошалим?
Господи, какая невыносимо счастливая жизнь!
Она так и не переступила порог выставочного зала. Оглянулась и сказала:
— Здравствуй, Ромиль.
Глория сразу же поняла, что это не просто неприятности. Перед ней стояла проблема, и очень значительная. С сумочкой от Сони Биркин, в прекрасно сшитом костюме от Доны Каран, в умеренно-роскошных бриллиантах, с уложенными волосами и холеной кожей. Красивая, молодая, богатая женщина. Женщина, заглянувшая на выставку модного художника, чтобы затем, на светском приеме, небрежно выразить свое мнение. Или, возможно, купить что-нибудь для гостиной. Художественный консультант сойдет с ума, подбирая ей полотно «не шире дивана, иначе будет некрасиво, да еще нужно учесть тон обоев и общую палитру комнаты. Ну и конечно же это должно быть выгодное вложение денег. В наше время никто не покупает картины просто так. Вы уверены, что через год его цена не упадет?» Глория навидалась таких дам. Купив картину и увидев творца, они порой не прочь были обогатить свой опыт пикантным приключением со знойным мужчиной экзотической внешности и бурного темперамента. Одна из многих богатых и скучающих женщин, сказала себе Глория. Она могла так думать, пока не услышала, как стоящий рядом художник выдохнул «Патрисия!»
Никогда прежде в его голосе не слышалось такого счастливого удивления, такой надежды… И еще Глория моментально вспомнила картину, которую Ромиль запретил выставлять, и она отправилась на склад, где хранились полотна и наброски, потому что видеть ее он тоже не хотел. Картина была грустной и какой-то незаконченной. Запущенный и растрепанный сад; трава и цветы, смятые то ли первым морозом, то ли чьими-то неосторожными шагами. И среди этих цветов — фигурка девушки с поникшими плечами и нежно-рыжими волосами. Картина называлась «Патрисия».
— Патрисия! — он сказал это громче, и галерейщик, озвучивающий свое коммерческое предложение — выгодное предложение! — замолк, удивленный. Что-то внутри Глории сжалось, и ревность рванула сердце острыми когтями. Кто она такая, что Ромиль посмел нарушить так тщательно срежиссированный спектакль, разрушить ее постановку?! Но не сиюминутный момент был главным, так как Глория понимала — сегодняшняя выставка удалась, и ничто уже не сможет испортить восторженные отзывы в прессе. Нет, ее испугало предчувствие грядущей катастрофы, того, что стояло за хрупкими плечами женщины, одетой в костюм от Доны Каран. Глория смотрела на нее и видела пулю, летящую в зеркало жизни своей и Ромиля. Еще немного — и ее неотвратимая траектория нарушит однородность гладкой поверхности. След покажется совсем небольшим, но это обманчивое впечатление, ибо от крошечного входного отверстия зазмеятся трещины, и все зеркало рухнет, обвалится, оставив от своей торжествующей гладкости и блеска лишь кучку осколков-воспоминаний. Ромиль сделал стремительный шаг вперед, прочь от Глории, и позвал еще раз: